«Подальше от этой земли…»

«Отсюда не убежать! Хотя никто никого взаперти не держит.Но души
будто в клетки временем заточены и вряд ли когда из них выберутся».

                                                                                           (из рассказа «Подальше от этой земли…»)

– Анька, Олька, собирайте вещи - к деду с бабушкой в Закамск едем! Каникулы! – звонко кричала мать с кухни дочкам-погодкам в последние майские дни. Те, на целый год ставшие взрослее, предстоящей поездке были несказанно рады. Сменить обстановку и отдохнуть от школы им сейчас точно не помешало бы! Как надоели эти бесконечные контрольные  и сочинения! Конец весны – душа на волю рвётся.

Родители думали иначе: дети выросли и деду с бабушкой вполне способны помочь в хозяйстве.  Пусть хозяйство у тех совсем небольшое, всего-то двухкомнатная квартира, но с титаном  в ванной – печкой, которую надо было топить дровами, чтобы нагреть воду, если захочешь помыться иль постирушку затеять. У деда Василия рядом с их шестнадцатиквартирной двухэтажкой и сарайчики для такого дела имелись. Только носить полешки для топки титана на второй этаж им с бабой Нюрой каждый раз становилось всё труднее. Да ещё перед домом старики задумали огород развести. Почти под самыми окнами овощи и ягоды, чего далеко ходить? Лук, картошка, морковка, в парнике - огурцы и помидоры  – всё уместилось на нём. Выйдет дед, бывало, с самого утра на улицу покурить, прогуляется до огородика, нарвёт зелени, отнесёт бабе Нюре, та нарежет мелко  – вот и салат готов. Красота! За огородом ухаживать – поливать, сорняки полоть, картошку вовремя окучивать – тоже теперь входило в обязанности повзрослевших девчонок. В конце концов, для кого кусты малины и чёрной смородины сажены? Да ещё целая грядка клубники! Изволь сначала поработать, а потом уплетай себе  ягоды за обе щеки… Не забыв помыть прежде, конечно.

Дед поначалу хорохорился - сказывалось командование солдатской ротой на фронте -  не сдавался годам и болезням. Всё в квартире держалось на нём. Делал стойку на голове у стены в свои семьдесят с лишним, минут по пять, удивляя тех, кто это безумие видел, работал без выходных и отпусков водителем на почте, помогая развозить корреспонденцию по газетным киоскам городка. Но осколок под сердцем, что он носил ещё с войны, время от времени всё же напоминал о себе. Когда случался приступ, дед разом серьёзнел и медленно, приложив руку к левой части груди, уходил в свою комнату, садился на кровать, долго ничего не говорил. Ждал, когда отпустит… Баба Нюра в такие моменты всегда была рядом, готовая подать таблетку нитроглицерина или тут же бежать к соседям вызывать скорую по телефону… И то, и другое пригождалось не раз. Но дед категорически отказывался ложиться «под нож», как он говорил. Да и врачи никаких гарантий не давали: «Как повезёт…» Блуждающий по телу осколок при каждом сокращении его сердца мог повести себя непредсказуемо, чего все опасались. Хотя уже перестали уговаривать лечь на операцию – важные решения относительно своего здоровья дед Василий принимал исключительно сам.

 * * *

Почти во всех домах этого района проживали «витьки» - алкаши самого разного возраста, допившиеся «до ручки» и скандалившие на всю округу с кем ни попадя. Их перебранки слышны были с самого утра и даже  в выходные, когда так хотелось подольше поспать и отдохнуть от трудовых будней. В любую погоду они собирались во дворе, пересчитывали общую мелочь в карманах и соображали «на троих». Если не набиралась необходимая на чекушку сумма, нудно выпрашивали: «дай десять копеек, на хлеб не хватает», приставая ко всем, кто проходил через двор. Никто уже им давно денег не давал, потому как знали, на какой «хлеб» они собирают.

– Сашок, а ну, Плзи сюда! Чего у тебя там в карманах? – всё ещё не теряя надежду на скорую выпивку, обращались они к мужчине на низенькой самодельной тележке-каталке возле дальнего подъезда.

Сашком они называли инвалида, которому было уже под шестьдесят. Сорок лет назад вернулся он с фронта без ног. Победитель, которому под старость лет даже не на кого было надеяться: жена умерла, детей у них отродясь не было, а скромной инвалидской пенсии в пять рублей ни на что не хватало. «Сашок», а по паспорту Александр Петрович Мальцев, орденоносец Великой Отечественной, прошёл всю войну, до самого Берлина, точнее проехал на своей боевой машине Т-34. Незадолго до победы получил ранение – взрывной волной далеко его из танка отбросило и сильно контузило. В беспамятстве провалялся Александр на поле боя до тех пор, пока наша пехота следом за танками не пошла и не подобрала его полуживого. Привезли в госпиталь, а гангрена ног уже началась - пришлось их по самое «не могу» отрезать.

В той, довоенной своей молодости Сашок весёлым и неугомонным был, лихо играл на гармони, пел так, что его громкий красивый голос далеко по округе разносился. Высокий черноглазый паренек нравился девушкам – толпой они за ним бегали, платья да причёски меняли, чтобы только понравиться молодому гармонисту. А он как к тихой Нине своей сердцем и душой прикипел, так и не оторвать. Поженились. Вместе пожить только не успели, как война началась - проводила молодая жена мужа на фронт.

Взял доброволец Мальцев с собой фотографию любимой и задорную тальянку. Ниночкино фото всю войну в кармане его гимнастёрки оберегом лежало, и гармонь в танке - с ним. В короткие от боёв передышки руки сами тянулись к инструменту. Играл, чтобы не тосковать по Ниночке, играл, чтоб заглушить боль от потерь фронтовых друзей, чтобы добить врага, чтобы выжить… 

«Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали…» 

И так вот, с задорными песнями, с отчаянием и яростью воевал танкист Мальцев: на своем непобедимом танке за четыре военных года проехал сотни километров фронтовых дорог. Бил фашистов под Курском, освобождал от них Прибалтику, Карелию, отчаянно сражался за Люблин и Бухарест в Западной Европе… Обидней всего  Александру было то,  что серьёзно подбили его фашисты аккурат в самом конце войны!

 * * *

 К Дню Победы заветные кульки с копченой колбаской, банкой тушенки, гречей, растворимым кофе и коробкой шоколадных конфет да прибавку к пенсии в пять рублей, как и деду Василию, Александру Мальцеву от государства неизменно давали. После смерти жены Нины зачастили к нему дворовые «витьки», и всё его гастрономическое богатство, которое можно было растянуть на несколько недель, съедалось в один присест. Также бездумно разбазаривалась ими и скромная пенсия фронтовика. Правда, если он успевал отнести её Анне Сизаревой на хранение, тогда ещё можно было жить. Спившиеся  и потерявшие остатки всякой совести мужики вытаскивали из дома безногого танкиста вещи и безбожно их пропивали. Хозяина же, вовсю сопротивлявшегося грабежу, били со всего маху табуреткой по голове и убегали восвояси.

Баба Нюра фронтовика жалела, ходила за ним, обихаживала, каждый раз вздыхая:

– Эх, погубит тебя алкашня своей водкой! Не пил бы ты, Саш, а? Женщину себе какую нашёл бы порядочную? Сколько годков-то с Нининой смерти прошло, пора уж что-то делать! Хоть Тобика к тебе приставляй сторожем!

– Может, ты и права, Анна. Только кому я такой калека нужен, кому? Ополовинила меня война. Нина-то молодым и крепким на фронт провожала, четыре года верно ждала.

– А сейчас что от меня осталось? Одни воспоминания. Но пить, и правда, брошу! Клянусь тебе, Нюра!

– Мы тоже с Василием невечные: у него, сам знаешь, ранение, у меня – сахарный диабет…

Права была Нюра. Во всём права. Вот бы и ему, Сашку такую как она, где отыскать. Он ведь не совсем бесполезен: работает в артели для инвалидов на обувном производстве, да и пенсию получает. Пусть небольшую, но всё же. Квартира у Александра Петровича как у Сизаревых, двухкомнатная. Чем не жених? При законной супруге сразу бы пить бросил. Это он  с тоски по своей Ниночке, по её нежности и любви, по домашнему уюту и теплу, ею созданному, запил.

Каждые выходные Александр с гармошкой своей до базара едет. Расстелет аккуратно газетку перед собой, опрокинет на неё фронтовую фуражку вверх дном – под мелочь, растянет меха… Узнавали закамского гармониста на улицах, полюбили люди его песни... Если б только не уличная шпана, что запросто могла обидеть – деньги отобрать или выбить из-под него тележку, лицом в грязь уронить… Находились сердобольные – подбирали, конечно. Только фронтовику Мальцеву до слёз обидно, что он и за этих тварей кровь на полях сражений проливал,  и за них с фрицем бился…

 * * *

В День Победы, пусть и не каждый год, приезжали в гости внучки Сизаревых со своими родителями. Мать Аньки и Ольки Мария, в девичестве – Сизарева, не удивлялась тому, что на самом почётном месте за столом сидел не её отец-ветеран, а бывший танкист, ныне инвалид Александр Мальцев. Знала она и о его горькой военной судьбе. Старики засиживались обычно на кухне за разговорами, вспоминая фронтовую молодость, чуть не до самых петухов.

Аня и Оля в такую ночь тоже никак не могли уснуть, лежали и слушали разговоры  дедов. Во-первых, гостиная, которую они занимали, приезжая в Закамск, вплотную примыкала к кухне, во-вторых, нетрезвые друзья говорили не так уж тихо – вполне можно было расслышать каждое слово. Не единожды баба Нюра выходила из спальни и шипела на них, пытаясь успокоить, всё бесполезно. Те забывались и снова начинали говорить  в голос.

– Расслабились мы в Восточной Пруссии, когда вышли к Балтийскому морю, - рассказывал Александр Петрович. - Фашисты стояли в километрах двадцати пяти от нас с кораблями. Немцы сначала тихо, а потом как дали по нам: взрывной волной всех ударило. Командира нашей танковой бригады, что вылез проверить обстановку, тут же убило, а мне «повезло» - отбросило от моей боевой машины далеко. Погибших и контуженных тогда и не сосчитать сколько было, а я живым остался. Пехота меня нашла и в госпиталь отправила. Чуток не успели – гангрена началась, вариантов не было. Какая-никакая, а всё же жизнь у меня была! Не как у тех моих друзей, что навсегда на поле боя остались… Давай за память о них ещё по одной, Василий!

Наговорившись вдоволь, дед Василий шёл курить на улицу, заодно провожал друга до его квартиры, помогая тому спуститься по лестнице со второго этажа. Гармонь оставалась у Сизаревых.

 * * *

В один из своих приездов на майские праздники уговорили-таки девчонки деда Василия сходить с ними на парад. И Александра Петровича решено было взять с собой. Баба Нюра встала пораньше, срезала свежих тюльпанов, что росли в их огородике, выгладила белую рубашку деду Василию, пробежалась платяной щёткой по его костюму с орденскими планками и приготовила завтрак. Пока внучки и муж её  одевались, сбегала к безногому Саше, накормила и его.

 После завтрака отец Ани и Оли Павел усадил всех в свою машину, на которой они приехали в гости к старикам. А баба Нюра и мама Мария остались в квартире готовить и накрывать праздничный стол к возвращению большой компании.

Прошло уже два часа. Мужчины и девочки должны были вернуться с парада, но их всё не было. Женщины волновались, ходили из угла в угол, места себе не находя. Нюра даже бегала к соседям звонить в скорую – узнавала, не привозили ли они ветерана-сердечника и безногого инвалида… Не привозили… Пытаясь отвлечься от плохих мыслей, Анна и Мария усаживались смотреть военный парад в Москве и в который раз подряд пили чай за накрытым столом. Есть уже не хотелось, но надо было перестать думать о плохом. Анну Ивановну сморил сон, она ушла полежать  в свою комнату. Мария переживала - мысли одна хуже другой роились в её голове.

Неожиданный звонок  в дверь заставил молодую женщину вздрогнуть. «Наконец-то!» - подумала она и побежала к входной двери. Рывком открыла. На пороге стоял её муж Павел и девочки. А отца и Александра Петровича не было.

– А папа где? – спросила она испуганно.

– Чтоб я ещё раз поддался на эту авантюру, везти стариков на парад, да ни за что на свете! – кричал её муж, входя в квартиру. За ним семенили девочки с поникшими головами. – Так, Маша, одевайся немедленно! Едешь со мной. Аня с Олей остаются с бабой Нюрой.

– Не поняла, что случилось? Да скажите же мне в конце концов! Где Василий, где Саша? Где вы их оставили? – вышла из своей спальни перепуганная баба Нюра

- Не переживайте, дорогая Анна Ивановна! Они в центральном отделении милиции. Сейчас я и Маша за ними съездим и доставим прямо к праздничному столу.

– Ох, на сердце у меня неспокойно что-то. Господи, что же они натворили, Павлуша? Ты их одних там оставил?  – продолжала расспрашивать его с пристрастием пожилая женщина.

– Ну, во-первых, они там не одни, а под бдительным оком родной милиции. А во-вторых, я нарочно приехал за Машей, чтобы она подтвердила, что приходится родной дочерью  Василию Михайловичу. Маша, возьми паспорт и поехали быстрее, по дороге всё расскажу, – договаривал Павел, обращаясь к жене, выходя из квартиры Сизаревых.

– А как только переступил порог, повернулся к Марии и, понизив тон почти до шёпота,  произнёс:

– Плохи у нас дела: какие-то хулиганы толкнули инвалида на параде, он упал и разбил лицо о брусчатку, а твой отец заступился, приструнить дебоширов пытался, ну и…

– Что «ну и»? Говори немедленно, говори же! – крикнула ему чуть не в самое ухо Мария.

– Да тише ты! Мать ещё, не дай бог, услышит, - шикнул на жену Павел. – Не в милиции они – в больнице. Отцу с сердцем плохо стало. В машину скорой помощи его прямо на параде посадили вместе с дядь Сашей. Поехали скорей, сама всё увидишь.

 * * *

 Василия Сизарева после двухнедельного лечения в стационаре наконец отпустили домой. Дома и родные стены помогают, не говоря уж о заботе любимой Нюрочки.

А вот Александр Петрович Мальцев больше не увидел ни праздничного стола, ни заботливых соседей Сизаревых, ни их внучек, ни даже ворчуна Тобика… В больнице узнали, что никого у безногого фронтовика из родных не осталось, а жив он только благодаря опеке своих неравнодушных соседей. Те уж и сами далеко не молоды, да хозяин семейства к тому же «сердечник». Безжалостно вынесли вердикт: забрать Мальцева в дом инвалидов, где вот такие, как он, инвалиды-одиночки свой век коротают.

Спустя пару дней подлечивания в стационаре привезли старика в его квартиру. Вещи собрать. Дали пару минут попрощаться с родными стенами. Вся жизнь пронеслась у Александра перед глазами, когда он оглядывал свою квартиру в последний раз. «Поеду, какая жизнь здесь одному, без Нины моей? Там, может, кому-то еще нужен буду. Устали со мной возиться Сизаревы, особенно Нюра. Поеду…» Вздохнул, развернулся на своей каталке, решительно выехал в открытую дверь.

 * * *

Нюра с Василием, как дознались в больнице, где их сосед Александр Мальцев  находится, письма ему писать стали. Ну то, конечно, Нюриной заботой было. Оба не оставляли мысль съездить к Александру повидаться, хоть единожды. Все попытки забрать того обратно  в город, в его квартиру успехом не увенчались.

– Сами не сегодня-завтра помрёте, что делать будем? Опять туда-сюда его возить? – спрашивали их в больнице. - А в доме для инвалидов за такими, как он, хорошо присматривают: кормят, опять же одевают в чистое и даже простую работу дают, кому что по силам. Ваш Александр Петрович не только «рукастый» оказался – всё может починить и приладить, несмотря на то, что без кистей, а и талантливый. Хор, говорят, там организовал! После работы собираются: кто попеть, кто просто послушать… Им бы инструмент туда еще. Мальцев, говорят, на гармони мастак играть?

 – Да, да, верно, мастак! А гармонь его у нас осталась! Так мы поедем и привезём туда инструмент, да, Вася? – обрадовалась Анна Ивановна, обращаясь к мужу.

– Отвезём, конечно, Вы только адресок нам черкните, отвезём! - поддержал жену Василий.

 * * *

Гармонь была тяжёлой. Тащить её далеко - на пристань, до парома. Василий позвонил от соседей дочери Марии в другой город. Те примчались с Павлом и девочками на машине. Решили, что поедут к Александру Петровичу вместе. Но без Василия. Расчувствуется ещё, сердце, не дай бог, не выдержит. К чему такой риск? Нюру же не стали отговаривать от поездки. Она рвалась в «Дом ветеранов войны и труда», чувствовала, что другого раза у неё может и не быть…

Купили билеты, заняли места на верхней палубе, приготовились смотреть вдаль. Аня с Олей, в предвкушении поездки, никак не могли успокоиться, болтали без умолку, бегали по палубам – с верхней на нижнюю и наоборот, смеялись громко, радуясь предстоящему путешествию. Нюра поставила рядом с собой на сиденье Сашину гармонь, поглаживала её нежно по корпусу, слегка прикасалась к кнопкам и мехам пальцами, от чего та неожиданно вздрагивала, издавая негромко разные звуки. Анна Сизарева представляла, как обрадуется и заиграет на нёй Саша…

Плыли недолго, меньше часа. Завидев вдали стены древнего белокаменного монастыря и большие дубы, стали готовиться к выходу. Всматривались ещё пристальнее в даль.

– Смотрите, смотрите, что там на деревьях висит? – громко закричали девочки и стали показывать пальцами на противоположный берег.

Присмотрелись, и правда, на ветках деревьев словно коконы какие – висят, колышутся от ветра большие плетёные корзины… А из корзин головы человеческие торчат…  Отчётливо были видны их головы и плечи. Рук и ног не было.

Услышав крики детей, все пассажиры устремились на правый борт парома и никак не могли оторвать взглядов от представившегося им непонятного зрелища. Судно даже накренилось вправо от перевеса. Капитан строго предупредил всех в рупор, что так они неизбежно затонут. Пассажиры успокоились, расселись по местам, продолжая рассматривать правый берег реки. Паром медленно, но верно приближался к монастырю.

 * * *

Монастырь, приспособленный под «Дом для инвалидов войны и труда», в лесах даже и не прятался, наоборот, выделялся своей ослепительной белизной на фоне малахитового бора. Словно сам в гости кого зазывал, только ехал сюда особый контингент.

Собирали инвалидов по всей стране. Для начала убеждались  в том, что ухаживать за ними некому и отправляли на баржах или паромах в один конец… Страшное это было зрелище: полный паром человеческих обрубков. Стук костылей, скрип колёсиков самодельных тележек, кресел-каталок, везших ополовиненные тела, стоны …         

Из многих сотен инвалидов, привезённых на мыс, мало кто в живых остался. Некоторые из них в самые первые месяцыпребывания здесь померли: ни тепла, ни электричества в полуразрушенном монастыре. Бывшие кельи были калеками перегружены.

– Тех, что без ног, мы «танкистами» зовём, а других, что совсем без конечностей, «самоварами». У «самоваров» при туловище только один «краник» и остался, - встречала всю семью Сизаревых у стен древнего монастыря немолодая уже, но очень шустрая, невысокого роста нянечка. Пока вела через двор, успела рассказать про условия содержания, распорядок дня и привычки обитателей местного дома инвалидов. - Здесь же до того, как всё для них, горемышных придумали, метеопост был, потом военный госпиталь, рыболовецкие артели… Всего одно двухэтажное здание, где все вперемешку. Монастырь некому было восстанавливать. Это сейчас для туристов постарались, помыли-побелили, условия для содержания  людей создали. Ой, а тогда сплошная разруха была! Собрали сюда в сорок восьмом, сразу после войны из близлежащих городов и калек на костылях, и с протезами, и совсем без конечностей... Отсюда, знаете, не убежать! Хотя никто никого взаперти не держит. Но души их будто в клетки временем заточены и вряд ли когда из них выберутся. Вон как те «самовары», что в гнёздах на деревьях болтаются. Кто-то придумал их в таких вот корзинах «выгуливать»… Ну, вы сами видели с парома. А ваш Александр Петрович ещё молодцом держится! «Рукастый» оказался: всё, что мог, у нас тут починил. А потом вот хор организовал. Вижу, вы и гармошку ему привезли? Рад будет! Ну, заболтала я вас что-то, вы посидите вот тут, в коридорчике, а я за Сашей сбегаю, позову его.

 * * *          

Но Сизаревы ждать решили во дворе, перед кельями – чего в маленьком коридорчике ютиться? На свежем воздухе лучше! Вышли на улицу. Девочки придумали побегать. Детство не удержать!         

– Аня, Оля, далеко не убегайте! – крикнула им баба Нюра строго. – Не сыщешь вас после!

Забежали за угол, чтобы от бабушки строгой спрятаться, а там… Увиденное вогнало их в полный ступор. Там на раскладушках эти самые «самовары» лежат, «загорают» под весенним солнышком. Один из них, укрытый маленьким одеяльцем, смотрит на девочек немигающим взглядом, глаз не сводит. Страшно девочкам. На вид - молодой парень.  

– Он уж дед совсем, это лицо его не стареет - застыло так, когда его контузило,  - это ещё одна нянечка, помоложе первой, подошла к ним и стала объяснять. - Он ничего не говорил, его привезли таким откуда-то. С тех пор он и живёт в нашем доме. Документов никаких при нём. Кто он, откуда, где служил – неизвестно. Смотрит на всех своим ясным взглядом, живёт какую-то свою жизнь и…не стареет.

Тут же в белых подушках – ещё один «самовар». Разговорчивый.

– Девчата, что стоите? Подходите ближе! Не бойтесь! Лицо моё, конечно, не шибко красивое. Следы пороха и осколков на нём до сих пор. И глаза вот одного нет. Но это же не повод не быть весёлым, правда? Четыре раза меня фашисты хоронили под землёй во время боя. Держим мы оборону, значит, а немцы нас свинцом поливают. Ни отдыха, ни передышки! Взрыв, и нас накрывает землёй полностью. Откапываемся, делаем перекличку, кто живой остался. И так четыре раза! Меня засыпает, а я из-под земли вылажу, как из могилы. Жестокие бои шли. Как они нас бомбили, как обстреливали, и сколько народу погибло тогда - не счесть. И всё-таки мы не пропустили немцев. Вот я и улыбаюсь, радуюсь. Чего не радоваться-то? Живой я, видите? Живой!

– А Вы давно тут за ними приглядываете? – это уже баба Нюра подошла к внучкам и к этой нянечке.

– Да я же живу тут, в соседней деревне, - вздохнула та. – Работы в колхозе не стало, я сюда и подалась. Тут её завсегда навалом. Рук на всех не хватает. Утром - обход как в обычной больнице. За лекарствами и бинтами - в город на лошадях. Кормим их, таких вот, с ложечки, успеть бы на ведро посадить, обмыть, вытереть, переодеть… За всеми не успеваешь. Вот они запелёнутые и лежат, своим г… перепачканные, терпят молча, ждут своей очереди…  Война их молоденькими совсем пообтесала, лет в двадцать – двадцать пять. Дома-то некоторые из них побирались по рынкам, по улицам, нищенствовали, голодали без родственников, без жён. Все по-разному сюда попали. Ну, сами понимаете. Кого насильно привезли, кто сам  попросился – никто из них не хочет обузой родным быть. А тут личная беда  каждого стала общей – и не беда эта вовсе. Кому-то из них и вовсе повезло: бабоньки из соседних сёл их, ополовиненных по своим избам позабирали. Мужиков-то после войны и не осталось совсем. А в своём доме должно мужицким духом пахнуть! Посадят в «красный угол» и любуются, а мужик-инвалид хозяйством управляет. Да я и сама замужем за местным. И деток у нас уже двое.

Вскорости вернулась та женщина, что за Александром Петровичем уходила. Но без него.

– А где Саша? Говорите же! Ну?! – рванулась к ней Анна Ивановна.

Нянечка ничего не ответила, только отрицательно покачала головой.

– Не ждите, поезжайте домой с Богом. А гармонь мы ему передадим. Не выйдет он. Велел только сказать вам всем «спасибо» за инструмент.

–  Как же так, Сашенька? – всплеснула руками Анна Ивановна и украдкой смахнула слезу с ресниц. – Значит, не судьба нам больше свидеться, не судьба. – Передайте ему, что мы его помним. Пусть не держит на нас зла! 

Пожилая женщина развернулась и, громко вздохнув, пошла по двору. За ней – и Павел с девочками.

 * * *

Шли к мосткам, на которые высадил их паром, молча, с тяжёлым чувством недосказанности… Даже Аня с Олей притихли, взяли бабушку под руки с обеих сторон. Так же молча сели на вернувшееся за ними судно. Проезжая мимо белых стен монастыря, Нюра вдруг заметила, как из густой высокой травы крутого берега показалась кисть мужской руки. Мелькнула и исчезла, растворившись в листве широких дубов. И через мгновение после громогласного «Запевай!» над закамским раздольем, над белыми стенами старого монастыря, что на горе, над пристанью с  теплоходами и паромами внизу, раздался голос солиста под грустные звуки гармони. А сразу за ним грянул нестройный хор мужских голосов, даривших морскую песню отплывающим в иную, счастливую жизнь туристам:

 «Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали,
Товарищ, мы едем далёко
Подальше от этой земли». 

Хорошо одетые и сытые пассажиры туристических пароходов, теплоходов, паромов, проплывавших мимо Зелёного мыса, каждый раз, заслышав песню, вздрагивали от неожиданности и от силы звучавших мужских голосов. Снизу не было видно, кто это так сильно и уверенно выводит песню. Не знали пассажиры и того, что хор из обрубков человеческих тел расположился в траве в четыре яруса: на самом верху – запевала, ниже – высокие голоса, ещё ниже – баритоны, и ближе к реке - басы. Не догадывались даже, что руководит хором «танкист» на тележке с маленькими колёсиками Александр Петрович Мальцев, орденоносец Великой Отечественной.

– Слышите, это наш дядь Саша поёт! Это точно он! – закричали девочки. – Бабушка, слышишь?

– Слышу, слышу, - сказала Анна Ивановна и обняла своих внучек. - Вот мы и встретились с тобой, Саша! – сказала Анна Ивановна, уже не скрывая слёз. Чуть заметная улыбка тронула её губы.

ПРИМЕЧАНИЯ

Анна Ивановна Сизарева умерла через полгода после поездки на Зеленый мыс.

Александра Петровича Мальцева похоронили на кладбище монастыря в братской могиле без креста и памятника.

Василий Петрович Сизарев жил долго, пережив супругу и друга.