Пейзаж в поэзии - один из самых мощных способов создания воображаемого, «виртуального» мира произведения, важнейший компонент его художественного пространства и времени. В то же время лирический пейзаж – одно из главных средств раскрытия душевных переживаний героя.

У Чеслава Милоша пейзажные стихи можно найти уже в ранней его лирике. Стихотворение «В родном краю», написанное в 1937 г., когда поэт покинул Вильно, перебравшись в Варшаву,  выражает ностальгию по утраченному родному краю - Литве, с которой поэт был связан кровными узами и о которой помнил всю жизнь. Сам Милош считал этот переезд «в некотором смысле своей первой эмиграцией»[1], причем у него не было сомнений, что этот разрыв – окончательный, и что в страну детства ему уже не вернуться:

В родном краю, куда мне не вернуться,
Есть озеро огромное лесное,
Широких туч разрывы над водою
Припомню я, лишь стоит оглянуться.

И шепот струек в cумраке тенистом,
И дно ручья с колючею травою,
Крик черных чаек, кровь закатов чистых
И свист чирка высоко над землею.

Спит в моем небе этот омут черный,
И, наклоняясь, вижу я на дне
Блеск жизненный. И то, что страшно мне,
Там тоже есть – вплоть до смертельной формы.

(Здесь и далее – переводы автора)

В другом довоенном стихотворении «Колыбельная» поэт мысленно переносится к событиям своего раннего детства: странствиям во время Первой мировой войны вместе с отцом и матерью по прифронтовым местностям (отец был инженером-мостостроителем). Волынский пейзаж (окрестности реки Стоход), а также слова песни, слышанной в детстве, помогают ему совершить это путешествие:

Там, где опоры от смолы в потеках,
в провинции, что залпы озаряют,
под песнь саперов о судьбе жестокой
ребенка в колыбели мать качает.

Качает, нянчит нового героя
средь запаха огня и дымных рос.
Понтонов плеск и птичий крик порою:
«Рас-цве-та-ли  купы белых роз…»

В 1937 г. Милош совершает свое первое путешествие в Италию. Контраст между увиденным там и польской действительностью становится для него сильным потрясением. В стихотворении «Сиена» поэт сравнивает красоты Сиены с силезским фабричным пейзажем, рассказывая в нем

…О молотов дыхании привычном
и грудах шлака на краях отвала,
траве, сотлевшей у стены фабричной,
тоске и струйке пара, что взлетала
с жестяных крыш в небесную обитель.
О горе, злой судьбе и о защите…

Потом была война, попытка выехать за границу и драматическое возвращение в Варшаву. В большом стихотворении «Вальс», написанном в 1942 г., поэт создает виртуальную реальность, касающуюся далекого прошлого, когда его еще не было на свете, и недалекого будущего, где он видит себя «в невольничьей колонне». Этому соответствуют и два пейзажа: безмятежный, где кружится в вальсе его будущая мать:

…А где-то далёко поэт призван к жизни,
И песню он сложит – да только не им…
Ночь млечной тропинкой спускается к избам,
И лаем заходятся псы у ольшин…

и другого – изображающего недалекое будущее, на который он предлагает матери взглянуть «в разрыве занавески»:

…И это поле – до границы неба –
Кипит убийством, кровь течет рекою,
А на тела в их каменном покое
Дымящееся солнце сыплет прах.

А там река, во льду наполовину,
На берегу – невольничья колонна,
Над синей тучей и водой бездонной
В багровом солнце – блеск бича…

Трехчастное стихотворение заканчивается возвращением в безмятежность, к вальсу и к первоначальному пейзажу:

…Никто к тебе руку, поверь, не протянет,
У зеркала встань, полюбуйся собой.
На улице зорька, и звезды в тумане,
И бодро звенит бубенец под дугой.

В годы оккупации, проведенные в Варшаве, Милош создает поэтический цикл «Мир. Наивные поэмы», где большое место занимают пейзажные миниатюры, рисующие край его детства – Литву. Три коротких стихотворения «Дорога», «Калитка» и «Веранда» образуют своеобразную прелюдию к циклу. За ними следует подробное описание обстановки и быта в отчем доме («Столовая», «Лестница», «Картинки», «Отец в библиотеке», «Среди маков» и др.). Пейзаж из исторической книги, появляющийся в «Картинках», содержит намек на окружающую оккупационную действительность:

…Но вот сгустились тучи, грянул гром,
И чайки поднялись, с волнами споря.
А рядом вол гнет шею под ярмом,
Крестьянин пашет землю возле моря.

В стихотворении «Отец объясняет» Милош как бы поднимается ввысь над землей и создает единый «общеевропейский» пейзаж, где, как на географической карте, перед читателем проходят Варшава, Прага, города Италии, Париж, о которых отец рассказывает детям… И снова намек на войну, остающийся недосказанным:

…Другие города, Парижу вторя,
Блестят стеклом, железною бронею...
Но на сегодня хватит уж историй,
Потом я доскажу вам остальное.

Цикл «Мир. Наивные поэмы» представляет собой настоящую картинную галерею, где от стихотворения к стихотворению меняется пейзаж, место действия, точка зрения и масштаб видения. Например, в стихотворении «Царство птиц» земля, покрытая тьмой, показана с высоты полета героев стихотворения, птиц:

…Ну, что для них земля? Лишь омут тьмы ночной,
И тьмой поглощена навек... А им в подарок
Даны — над сумраком, над черною волной —
Дома и острова, где свет еще так ярок…

В стихотворении «Дети в лесу», наиболее драматичном в этом цикле, показана глухая чаща, в которой заблудились дети и где ночью их ждет неизбежная гибель:

 Заключительные стихи цикла более оптимистичны. Пейзаж стихотворения «Возвращение отца» вселяет уверенность в неизбежной, как восход солнца, победе добра над злом.

…Здесь еще тьма... Как река в половодье,
Бродит туман над черничником сонным.
Но уж рассвет на ходулях приходит,
Солнечный шар прикатился со звоном.

Милош считал цикл «Мир. Наивные поэмы» главным своим произведением. Он писал с гордостью: «…ни одно подобное произведение в оккупированной Варшаве не было и не могло быть создано. Так что оно является чем-то исключительным, и нельзя сказать, что спокойствие и ясность этого произведения не связаны каким- то образом, какими-то нитками с ужасом того времени».

В лирике послевоенного периода, закончившегося эмиграцией поэта, можно найти пейзажи, в которых картины военных разрушений соседствуют с размышлениями о судьбах послевоенной Европы:

…Вот русло неглубоких польских рек. Огромный мост,
Бредущий в белизну тумана. Вот разбитый город,
И ветер криком чаек осыплет твою могилу,
Когда я говорю с тобой …

(«Предисловие», Краков, 1945)

Удивительная картина послевоенного разора создается Милошем в стихотворении «Песенка о фарфоре»:

Розовые кружочки,
Пестрых чашек останки
Брошены на бережочке,
Там, где промчались танки.
Их ветерок овевает,
Кружит метель перинную,
След от танка сминает
Яблонь тень недлинную…

Стихотворение заканчивается словами:

…Встали среди разора
Холмики свежим строем.
Жаль мне, простите, фарфора,
Жаль, как ничто другое.  

(«Песенка о фарфоре», Вашингтон,  1949)

Пребывание в Вашингтоне в 1946-1950 гг. в качестве сотрудника польского дипломатического представительства дало Милошу новую перспективу взгляда на европейские события. В стихотворении «Земля» он пишет: 

….Моя родная европейская отчизна,
Где мотылек, садясь в цветок, кровавит крылья,
Кровь собирается в пастях тюльпанов,
Звезда на дне вьюнка меняет облик,
Споласкивая злак твоих колосьев…

Где люди греют посиневшие ладони
У восковой свечи весенних первоцветов,
А на полях слышна запевка ветра
В стволах нацеленных орудий…

(«Земля», Вашингтон, 1949) 

Мучительно трудными для поэта стали 1950-1960 гг., когда Милош вначале принимает решение о невозвращении на родину и ведет тяжелую и полную лищений жизнь в Париже, не принятый тамошней эмигрантской средой, а затем уезжает в Америку и пытается приспособиться к условиям эмигрантской жизни. В своем комментарии к стихотворению «Миттельбергхейм» он вспоминает о своей встрече с другим изгнанником, Станиславом Винцензом, который пытался убедить его, что пребывание в эмиграции – не такая уж большая драма. Потому что земля везде та же самая, и повсюду можно восхищаться красотой этой земли (Миттельбергхейм - маленький городок в Эльзасе, где Милош побывал осенью 1951 года.

Это стихотворение начинается прекрасным описанием эльзасского пейзажа: 

В бочках спит вино – они из рейнского дуба.
Будит меня звон с часовни в виноградном поле
Миттельбергхейма. Мне слышен родник,
Плещущий во дворе, и стук деревянных
Сабо. И сохнущий во дворе табак
Под навесом, плуги и большие колеса,
Склоны гор и осень – это все при мне…

(«Миттельбергхейм», Эльзас, 1951) 

Переезд в Беркли, связанный с получением должности профессора в Калифорнийском университете, открывает тридцатилетний период относительной стабилизации в жизни Милоша. Он ведет уединенный образ жизни в своем доме и занимается интенсивной работой. В стихотворениях «Дар» и «Час», написанных в Беркли, впервые за долгий период появляется слово «счастье»:

Яркое солнце на листьях, настырное шмеля гуденье,
Где-то вдали, за рекой, сонное бормотанье,
Неспешный стук молотка – не только мне были в радость.
Прежде чем были открыты пять чувств, до любого начала
Они уже ждали всех, кто назовет себя: «смертный»,
Чтобы, подобно мне, прославляли жизнь – это счастье.

(«Час», Беркли, 1972)

Такой счастливый день.
Опала уже мгла, и я в саду трудился.
Колибри замирали над цветами каприфоли.
И не было на свете ничего, что б я хотел иметь.
Не ведал никого, кто вызывал бы зависть.
Забылось обо всем плохом, что приключилось.
Не стыдно было думать, что я тот, кто есть.
И не было во мне ни капли боли.
И, выпрямляясь, видел море синее и парус.

(«Дар», Беркли, 1971)

Но спокойствие это – кажущееся. Вот комментарий Милоша к «Дару»: «Внешне это стихотворение абсолютно незамутненное, полное согласия с жизнью, оторванное от всяческих забот. Однако, как заметили некоторые американские критики, в нем – все зло XX века, только не высказанное, прячущееся за строчками».

Следующий пейзаж (стихотворение «Волшебная гора») переносит нас в фантастический мир «того света», где все шиворот-навыворот:

…Жаркий октябрь, июль холодный, в феврале цветут деревья.
Колибри вылеты весны не предвещают.
И только верный клен бесцельно сбрасывал листву
Из года в год – так, как учили его предки.

Не менее удивительны и главные герои «Волшебной горы»: профессор неизвестно каких наук Будберг («семейство русское, из прибалтийских немцев»), китайский поэт Чен и «темновельможный пан профессор Милош, стихи слагающий на редком языке»:

…Кто их там разберет! А тут вот солнце,
Так что бледнеет огнь высоких их свечей.
И поколения колибри их сопровождают,
Когда вот так проходят по горе волшебной.
Туман холодный с моря – значит, наступил июль.

(«Волшебная гора», Беркли, 1975)

Это произведение, пронизанное автоиронией, сам Милош объясняет так: «В нем говорится о признании своего поражения. Читателя или слушателя может удивить, почему я говорю о поражении. По моему мнению, поражение – это часть профессии, скажем так, поэта, потому что выиграть никогда невозможно»

Возможно, своим поражением Милош называет годы, проведенные в эмиграции. Все чаще его мысль возвращается к стране его детства – Литве. В стихотворении «Rue Decarte», посвященном Парижу, содержится такое признание:

…А из своих грехов великих помню я один:
Как, проходя лесной дорожкой над потоком,
Я бросил камнем в водного ужа, лежавшего в траве.

И  то, что в жизни испытал я, было справедливой карой,
Рано иль поздно постигавшей нарушителей запрета.

(«Rue Decart» 1980)

«Я воспитывался в Литве. Там водяной уж считается священным животным, трогать его нельзя. Водяной уж отождествлялся там с Солнцем и был «табу», обижать его запрещалось. А тут я описываю, как я обидел водяного ужа» - признается Милош в комментарии к этому стихотворению.

В поэме «В Шетейнах», написанной уже после возвращения поэта в Польшу, содержится еще одно признание:

…Где бы я ни странствовал, на каких бы ни бывал континентах,
я всегда обращен был лицом к Реке,
чувствуя аромат и вкус раздавленного во рту бело-красного
сочного аира.
слыша старые языческие песни жнецов, возвращающихся с полей,
когда солнце погожими вечерами догорало среди пригорков…

«В Шетейнах» - пишет Милош - это стихотворение о месте моего рождения в кейданском повете, но главным образом – о моей матери». А Река, о которой говорится в стихотворении - это Невяжа.

Еще живя в Америке, Милош воспел ее в стихотворении «Реки»:

Под разными именами прославлял я вас, о реки!
Вы – и мед, и любовь,  и гибель, и танец […]

От чистых ключей в мураве, под которыми шепчутся струи,
Начинается бег ваш и мой, и восторг, и утраты.
Я солнцу подставлял лицо, нагой, руля лишь изредка взмахом весла,
А мимо проплывали дубравы, луга и сосновый бор.
И каждый поворот открывал новую обетованную землю,
Дым сел, сонные стада, полет прибрежных ласточек, песчаные обрывы […]

Под колокольный звон всех утонувших городов мы отходим.
Тех, кто забыт, приветствуют посольства давних поколений.
А ваше неустанное течение несет меня все дальше и дальше,
И уже нет ни «есть», ни «было» – только вечное мгновенье.

(«Реки», Беркли, 1980)

После получения Нобелевской премии по литературе Милош стал желанным гостем в своей стране. Однако решение вернуться в Польшу пришло не сразу. Впереди еще были политические потрясения в стране, возникновение «Солидарности» и ее закат… Милош оставался верным себе, своему единственному пути.

Я бы хотел закончить этот краткий обзор пейзажной лирики Милоша еще одним прекрасным стихотворением, опубликованным в его книге «Хроники». Приведу его целиком:

Долина и над ней леса в осенних красках.
Приходит сюда странник, приведенный картой
Или же памятью. Когда-то в ясный день,
Как только выпал снег, он, едучи сюда,
Вдруг радость испытал, большую, без причины
Радость для глаз. Вокруг все было ритмом
Мелькающих деревьев, птиц в полете,
Машин на виадуке – праздником движенья.

Теперь вернулся он и ничего не хочет,
Одной желая вещи драгоценной:
Стать только чистым созерцанием – без слова,
Без ожидания, без страха и надежды,
На грани, разделяющей «я» и «не-я».

(«То единственное», 1985)