В состав Отдельного Кавказского корпуса военнослужащие польского происхождения попадали по разным причинам. Некоторые из них отправлялись сюда в ссылку. Сначала это были примерно 2 тыс. пленных поляков, воевавших до этого против России в армии Наполеона. Большую их часть в 1813 г. распределили по рабочим ротам и крепостным гар­низонам, но 259 человек записали в Хопёрский и Моздокский полки Линейного казачьего войска. Потом на Кавказ стали ссылать участников польского восстания 1830–1831 гг. и тех, кого сочли неблагонадёжными. По некоторым данным их было 1865 человек… При этом стоит отметить, что царское правительство не препятствовало разжалованным в солдаты польским ссыльным делать в Отдельном Кавказском корпусе военную карьеру,За отличия в боях против горцев они получали награды и нередко достигали даже генеральских чинов. Подобную карьеру сделал, напри­мер, Франц Павлович Вояковский, который в 34 года за участие в «воз­мутительном» обществе студентов Виленской медико-хирургической академии был направлен рядовым на Кавказ, но за свою храбрость через четыре года был произведён в чин прапорщика, а впоследствии дослужился до генерал-майора. Генеральский чин получил и бывший студент Иван Томашевич Завадский, убитый в 1886 г. разбойниками. Известный  военачальник Г. И. Филипсон вспоминает в своих мемуарах, что командование даже старалось дать разжалованным возможность отличиться. Лично он перед началом очередной экспедиции против горцев посылал своего адъютанта польского происхождения Тржасковского «на пароходе по всем укреплениям собирать всех разжа­лованных, желающих участвовать в военных действиях. Их набиралось человек до 200, и мы, в шутку, на­зывали эту команду иностранным легионом. Тржасковский часто был их командиром. Не нужно и гово­рить, что легион лез в огонь очертя голову, чтобы отличиться и выбиться из своего положения. Крайне лю­бопытна история Петра Осиповича Корова (или Карове), который долгое время воевал против России сначала в наполеоновской армии, потом в войсках польских повстанцев, но в 1840 г., в возрасте 52 лет, пожелал поступить на русскую службу. В чине подполковника он служил команди­ром Новотроицкого укрепления и заслужил уважение не только своих подчинённых, но и окружающих «немирных» горцев, благодаря чему смог организовать торговлю с ними, что улучшило снабжение гарнизона питанием и уменьшило там количе­ство заболеваний.

Однако большинство поляков попадало на Кавказ в результате обычных рекрутских наборов. По приводимым ещё одним кавказским военачальником А.М. Дондуковым-Корсаковым сведениям в 1835–1846 гг. таковых насчитывалось 14430 человек. Офицеры же польского происхождения являлись преиму­щественно дворянами без имений, которые желали военной службой улучшить своё материальное положение. Для некоторых из них также было важным продолжить славные традиции своих предков-рыцарей, защищавших границы Речи Посполитой от набегов турок и татар.

В ряде случаев в одной части или в одном укреплении служили одновременно несколько офицеров польского происхождения, причём отношения между ними могли быть различными. Широкую огласку по­лучил случай в форте Головинский. Командовал им тогда подполковник Иван Матвеевич Банковский. Будучи римско-католического вероиспове­дания, он начал военную службу «из вольноопределяющихся Ковенской губернии города Шавли» в 1820 г. Долгое время оставался в нижних чинах, но через шесть лет всё же по­лучил чин прапорщика. Достаточно успешно его карьера стала разви­ваться с 1841 г., когда его перевели из 2-го Егерского полка на Кавказ в Черноморский линейный № 4 батальон. Уже немногим через год он «за отличия по службе» был про­изведён в капитаны, через четыре года — в майоры, а спустя полгода стал подполковником. Кроме чинов, Иван Матвеевич удостаивался и на­град: серебряной медали за турецкую кампанию, ордена Св. Георгия 4-й степени и Св. Анны 3-й.

Под его началом в форте Головин­ский служило несколько военнослу­жащих польского происхождения, включая унтер-офицера (потом пра­порщика) Красовского, поручика (по­том штабс-капитана) Шацкого, уже упоминавшегося выше Завадского, имевшего тогда чин капитана, и под­поручика Маевского. Близким другом Банковского стал Андрей Иванович Красовский – из числа ссыльных. Он происходил «из дворян бывшей Белостокской области». Как было написано в его послужном списке, Красовский поступил на службу «с раскаянием за неявку к законному начальству во время польского мятежа, хотя и не обвинён в действительном участии, за укрывательство по разным местам и имение у себя непозволительных революционных сочинений отдан в солдаты в Отдельный Кавказский корпус впредь до отличной выслуги, не лишая его ни дворянства, ни прав наследования имения». Чин прапор­щика Андрей Иванович получил в 1849 г. «за отличие против горцев».

Если Банковский, Завадский, Красовский и Шацкий заслужен­но получали чины и награды за самоотверженное участие в боевых действиях, то смотритель про­виантского магазина подпоручик Маевский «прославился» не герой­скими подвигами, а своим вздорным характером. В качестве денщика к нему был приставлен рядовой 7-го батальона Иван Стомин. 21 сентября 1846 г., «когда Стомин подавал обед, г-н Маевский неизвестно за что начал его бить кулаками по лицу и под бока, продолжал это делать до тех пор, пока Стомин не побежал из комнаты. В сенях Стомин был настигнут Маевским и вследствие удара упал на спящего унтер-офицера Ильина и разбудил его. Когда же сей послед­ний встал и доложил Маевскому, что если Стомин виноват в чём-либо, то лучше сказать ротному командиру, тот накажет его розгами, — Маев­ский оставил бить Стомина, сперва бранился, а после намеревался бить Ильина, и, несмотря на то, что тот имеет знак отличия военного ордена, один раз толкнул его рукою в грудь». Столь же несдержан был Маевский и в отношениях с другими офицерами. Когда на начавшийся шум пришли ротный командир поручик Шацкий и майор Банковский, то подпору­чик начал ругаться на них: «первого назвал вором солдатской собствен­ности, а последнего недостойным быть майором, кроме того, когда г-н Банковский приказал поставить у квартиры часовых, Маевский грозил ударить его, Банковского, стулом». Незадолго до этого подпоручик, «будучи в нетрезвом виде, поносил бранными словами Черноморского линейного № 7 баталиона прапор­щика Натару и угрожал бить чубуком в квартире иеромонаха. При этом Маевский «прославился» также, как расхититель казённого имущества и сочинитель клеветнических доносов. Маевский сообщал, что указанные офицеры- поляки, встречаясь с Красовским, «пьют разные напитки, и картёжные игры происходят, и в чём захотят, в том играют». Впрочем, такое заявление вряд ли могло шоки­ровать командование Отдельного Кавказского корпуса, так как по­добное времяпрепровождение было типичным для офицеров по всему Кавказу. Поэтому, чтобы усилить впечатление, подпоручик писал о своём командире Банковском: «Во время производства в чин майора и по получении им эполет тогда, после отъезда Вашего Превосходительства из форта Головинского, производи­лось поздравление г. майора Банков­ского, целых три дня весёлое было гуляние, и едва могли очувствоваться и прийти в здравый рассудок во вре­мя питья за здоровье майора, и тут г. Банковский при всех обнял унтер-офицера Красовского и целовал его, с произнесением слов: „Чрез твой совет и помощь удостоился получить всю высочайшую милость, и покамест жив буду, не оставлю тебя, и надейся на меня, в скорости получишь чин прапорщика, ибо ты мой друг, был им будешь навсегда”

Как уже отмечалось, А. И. Красовский действительно через неко­торое время был произведён в чин прапорщика, так как и он, и другие упомянутые Маевским лица были известны своей храбростью и компе­тентностью, а потому контр-адмирал Л. М. Серебряков справедливо назвал рапорт подпоручика «бездоказатель­ным доносом», а майор Банковский заявил, что Маевский «омрачил честь и мундир свой». Но тут в дело вступила такая национальная черта поляков, как склонность к взаимо­выручке, особенно на чужой земле. Делу Маевского хода не дали. Как со­общал командованию 3 марта 1850 г. ставший к тому времени подполков­ником Банковский: «Все обиженные им, Маевским, в нетрезвом виде лица, по просьбе его, простили его обиды». В результате подпоручик получил очень лёгкое наказание, про­сидев 2 недели на гауптвахте.

Командование Отдельного Кав­казского корпуса заботилось об удовлетворении духовных нужд своих офицеров и солдат католи­ческого вероисповедания. Если с этим случались сложности, то ста­рались по возможности исправить ситуацию. Если какие-то жалобы доходили до высших властей страны, то те реагировали на них достаточно благосклонно и оперативно. Напри­мер, 7 февраля 1841 г. Николай I «Высочайше повелеть соизволил: в Управлении Черноморской бере­говой линии назначить особого ка­пеллана с причетником из польских нижних чинов, знающих латинский язык, для объезда ежегодно при­брежных укреплений». Назначенные военные капелланы из католических иеромонахов в тяжелейших условиях жизни черноморских береговых гар­низонов добросовестно исполняли свои обязанности, отправляя все нужные христианские требы: отпевали усопших, венчали новобрачных, крестили младенцев, исповедовали и приводили к причастию своих при­хожан. Также возводились церкви для католиков. Например, по сооб­щению известного кавказского раз­ведчика Г.В. Новицкого, в крепости Анапа «стараниями благочинного католических церквей в 1-м и 2-м отделениях Черноморской берего­вой линии, ксёндза Калиновского, воздвигается с 1850 г. католическая часовня за счёт добровольных жерт­вований». В октябре 1853 г. газета «Кавказ» писала, что 26 сентября произошло освящение римско-католической церкви в укреплении Новороссийск, во время которого хор из военнослужащих и жителей города исполнил «Ave Maria» Мо­царта. В 1855 г., после оставления Анапы и Новороссийска русскими войсками, эти церкви были раз­рушены. Д. А. Милютин в своих «Воспоминаниях» указывал, что одним из изменений в укреплении Темир-Хан-Шура, замеченным им при повторном посещении в 1843 г., было возведение католического костёла.

Для кавказских солдат и офице­ров всегда очень важное значение имела семья. В условиях перманент­ного военного конфликта, частых походов и непрерывного риска для жизни было чрезвычайно важно иметь место, где отдыхали душой, ощущали нежную заботу близкого человека. Для поляков семья часто становилась также способом со­хранения национальных традиций вдали от родины. Именно поэтому офицеры польского происхождения стремились жениться на соотече­ственницах, воспитывать детей в римско-католической вере и вообще соблюдать в семье польские обычаи. Однако не все имели возможность выезжать в родные края для поиска невесты, поэтому многие женились на местных девушках русского про­исхождения. В этом случае жёны поляков сохраняли православную веру, дети крестились также по православному обряду. Несмотря на все сложности жизни в условиях кавказских полковых штаб-квартир и укреплений, большинство браков поляков, если судить по сохранив­шимся документам, были вполне крепкими и счастливыми, их дети обычно получали неплохое образо­вание за счёт казны.

Широкую известность получило участие поляков в боях на стороне горцев. Прежде всего, это связано с деятельностью в 40-х гг. XIX в. т.н. польского эмигрантского прави­тельства во главе с Адамом Чарторыйским, избравшего местом своего пребывания Париж, так называемого «Отель Ламберт». Рас­сматривая горцев, как своих по­тенциальных союзников в борьбе против российского правительства, Чарторыйский хотел создать на Кав­казе некоторое подобие государства «Черкесия». Он надеялся, что это дало бы повод западным странам вмешаться в кавказские дела с целью утверждения её независимости про­тив «посягательств» России. Также польские лидеры хотели установить связь с черкесами ещё и для того, что­бы обратить на себя внимание Лон­дона, на помощь которого они очень рассчитывали. Для решения этих задач на Кавказ один за другим при­были несколько эмиссаров Чарторыйского, которые пользовались при этом неофициальной поддержкой турок, однако их усилия оказались напрасными: черкесские племена неохотно шли на контакт и не жела­ли участвовать в широкомасштабных боевых действиях против России, позиции которой в указанное время на Северо-Западном Кавказе были относительно сильны. Не удалось польским посланцам встретиться и с Шамилем. Некоторые надежды у польских эмигрантов воскреси­ло прибытие к черкесам в 1848 г. наиба имама Мухаммеда Эмина, который смог привлечь на свою сто­рону ряд племён, тем более, что тот в 1851 г. пожелал принять 12 поляков-специалистов для добычи драгоцен­ных металлов и подготовки войска из дезертиров, но эта экспедиция по разным причинам не состоялась, а успехи Мухаммеда Эмина оказались временными.

Интересным эпизодом польского присутствия на Кавказе была вы­садка там в начале 1857 г. так назы­ваемого англо-польского легиона из 200 человек во главе с полковником Теофилом Лапинским. Вместе с ними на английском корабле «Кен­гуру» и турецком «Аслане» прибыло много грузов военного назначения. Лапинский хотел с привлечением черкесов и дезертировавших из Отдельного Кавказского корпуса солдат, преимущественно поляков, создать регулярную армию с пе­хотой, кавалерией и артиллерией. Кроме того, в его планах было соз­дание военно-торговых факторий, где горцы могли бы сбывать свои товары и покупать иностранные. Фактории должны были служить также крепостями и постепенно внедрять основы государственно­сти в жизнь черкесов. Этот отряд был хорошо снабжён, имел оружие и снаряжение на 500 человек, 6 турецких орудий малого калибра, большое количество боеприпасов и даже станок для чеканки фальшивых монет. В первое время легион щедро снабжался всем необходимым. Отряд Лапинского продержался на Кавказе три года, в основном благодаря внешней помощи. Сами черкесы , относились к нему крайне подо­зрительно. Отказал ему в помощи и Мухаммед Эмин. Польскому полковнику пришлось иметь дело с турецким ставленником местного происхождения князем Сефер-беем, который был, с одной стороны, крайне властолюбив, а с другой, имел очень ограниченное влияние на местные дела. Их разногласия окончились тем, что Сефер-бей организовал два неудачных поку­шения на Лапинского, а тот столь же безрезультатно попытался его арестовать для высылки в Турцию. В это время всё большее число гор­цев, прежде всего именно черкесов, сознавали выгоды мирных отноше­ний с Россией. В итоге Лапинский понял полную бесперспективность дальнейшей борьбы и покинул Черкесию в 1859 г., но там ещё год оставался его помощник лейтенант Арановский. Позже Лапинский на­писал мемуары «Горцы Кавказа и их освободительная борьба против рус­ских. Описание очевидца Теофила Лапинского (Теффик-бея), полков­ника и командира польского отря­да в стране независимых кавказцев»…

Новый этап участия польских эми­грантов в кавказских делах начался в 60-х гг. XIX в. В 1863 г. в Польше произошло ещё одно восстание. Пред­ставители же «Отеля Ламберт» смогли наладить более тесное сотрудничество с британским публицистом Уркартом, известным своими крайне русофоб­скими взглядами и активными высту­плениями за помощь, оказываемую Англией горцам в борьбе за их «независимость», потому что верил, что после подчинения Кавказа Россия пожелает покорить Британскую Индию. Сами поляки надеялись, что новое обострение на Кавказе будет толчком, способным спровоцировать революцию в Рос­сии, благодаря чему Польша обретёт свободу. Впрочем, в это время в поль­ской эмиграции начались заметные разногласия по этому вопросу. Пред­ставители демократического крыла считали организацию любой опера­ции в Черкесии расточительством людей и ресурсов, но консервативные аристократы полагали такой шаг аб­солютно необходимым. В итоге было решено совместно с уркартистами устроить провокацию при возвращении на Кавказ на английском корабле «де­путации» из двух посетивших Англию горских вождей вместе с грузом оружия, а также английского и польского на­блюдателей, которые должны были помочь черкесам преодолеть внутрен­ние противоречия и сформировать у них правительство. Для этого была приобретена шхуна «Чезапик». Под­готовка к экспедиции шла трудно – во многом из-за взаимного недоверия всех участвовавших в ней сторон (Уркарт со своими сторонниками, польские эмигранты и некоторые турецкие чиновники). Практически безрезультатно шли поиски кандидата на роль «правителя» Черкесии. Этот «титул» был весьма привлекательным для Мухаммеда Эмина, который к этому времени получал пенсии и от Турции, и от России, но не мог решить, поддержка какой из сторон принесёт ему наибольшую выгоду. Он предложил свои услуги Иордану, но тот отказался, считая Эмина «русским шпионом». Тогда последний действи­тельно написал письмо российскому посланнику в Турции, где, в частно­сти, сообщил о планах провокацион­ной экспедиции на Кавказ. «Чезапик» пришёл в Константинополь в конце лета 1863 г. Теперь за ход операции отвечали польские эмиссары. На борт шхуны поднялся небольшой отряд из 6 поляков, 2 французов, 4 турок и 4 черкесов во главе с полковником Клеменсом Пржевлоцким. В его за­дачу входило создание в Черкесии легиона из захваченных горцами или дезертировавших из Кавказской армии поляков. Для первоначальных нужд корабль имел в трюмах 5 пу­шек, обмундирование на 150 человек и большое количество пороха. Од­нако предупреждённое российское командование выслало на перехват «Чезапика» два корвета. В результате участники решили не рисковать, и в заливе Ковата военные грузы пере­грузили на турецкий баркас, который и доставил их в Черкесию, шхуна же вернулась в Константинополь. Хотя операция прошла довольно успешно, горцы были крайне разочарованы, увидев вместо ожидавшейся ими целой армии очень малочисленный отряд волонтёров. Пржевлоцкий на­ходился среди черкесов всего около полугода и при этом не смог орга­низовать намечавшийся легион, так как польских пленных и дезертиров оказалось там намного меньше, чем ожидалось. Сами черкесы уже не верили иностранцам, считая их обе­щания пустыми словами, и начали стремиться к мирным отношениям с Россией.

Историческим курьёзом можно считать планы по созданию на Чёр­ном море польского флота, который, как предполагалось, должен был уничтожать российские военные ко­рабли, захватывать торговые суда и способствовать переброске на Кавказ польско-турецких войск. Главнокоман­дующим этим флотом первоначально предполагалось сделать французского капитана Маньяна, однако Владислав Иордан, охарактеризовав его как «пустомелю, вруна, интригана, по- луидиота без каких-либо политических убеждений», посоветовал отвергнуть данную кандидатуру. Мнение Иордана потенциальный «адмирал» вполне под­твердил, опубликовав 9 ноября 1863 г. во французской прессе торжественное, но абсолютно нелепое сообщение, что с 1 января следующего года польский флот начнёт арестовывать в Чёрном море русские корабли. После этой выходки отношения с Маньяном были разорваны. Полякам удалось купить в Англии лишь один корабль «Принцесса». Намечавшееся приоб­ретение ещё нескольких судов так и не состоялось.

Угасание польского восстания 1863 г., истощение казны польской эмиграции, усиление среди неё вли­яния демократического крыла, вы­ступавшего за союз с итальянскими и венгерскими революционерами, установление на Кавказе прочной российской власти окончательно по­хоронили надежды представителей «Отеля Ламберт» использовать идею независимой Черкесии в помощь борьбе за свободу Польши.

Что касается польских дезертиров из Отдельного Кавказского корпуса  Кавказской армии, то действительно небольшая часть военнос­лужащих польского происхождения бежала из кавказских частей к горцам, в том числе и по идеологическим соображениям. Они охотно участво­вали в боевых действиях на стороне последних и оказывали значительную помощь горцам: обучали их стрельбе из орудий, сами служили канонирами, принимали участие в набегах и атаках. Генерал П. X. Граббе сообщал в рапорте от 7 апреля 1842 г. на имя военного министра А. И. Чер­нышева: «...По словам лазутчиков, эти дезертиры доставили горцам первое сведение о бедственном положении форта Лазарев и подали первую мысль о нападении на оный, принимая на себя и исполнение этого предприятия. Они-то изобрели новый вид оружия — длинный шест, к одному концу ко­торого прикрепляется коса, чтобы колоть и рубить, а к другому крючья,чтобы влезать на крепостные верки. Ныне это оружие находится у горцев в значительном количестве. Они производят съёмку атакуемых мест, подают нужные советы для органи­зации сборищ, а при штурме идут всегда в голове колонны. Между ними особенно отличается своей предпри­имчивостью унтер-офицер одного из Черноморских линейных батальонов, служивший капитаном артиллерии в польской армии во время мятежа 1831 г.»

Правда, генерал Г. И. Филипсон позже в своих мемуарах высказывался против некоторой подозритель­ности по отношению к полякам, которая была у командования От­дельного Кавказского корпуса:

«Мой почтенный сослуживец М. Ф. Фёдоров, со слов генерал-майора фон Бинка, поместил в июль­ской книжке „Русской старины” 1877 г. статью о взятии Михайловского укрепления. В этой статье сказано, между другими неточностями, что «горцы получали верные сведения о положении наших гарнизонов от перебежчиков-поляков». Против этого я должен протестовать. [...] Бе­глецов к горцам было между поляков соразмерно не более, чем между рус­скими; сообщать же сведения могли как те, так и другие, если бы горцам нужны были эти сведения. С гор, ко­торые возвышались над укреплениями в расстоянии 250 сажен, а иногда и менее, они могли видеть всё, что делается в укреплении до малейшей подробности».

Таким образом, в событиях Кав­казской войны поляки играли двоякую роль. С одной стороны, многие из них верно служили и сражались в составе кавказских частей Российской Импера­торской армии, не испытывая никакого притеснения ни по национальному, ни по религиозному признаку, получая за храбрость награды и высокие чины, при этом возможность отличиться имели даже ссыльные. С другой, часть поляков, прежде всего эмигрантов, рас­сматривали помощь горцам и участие в боевых действиях на их стороне, как очень весомый вклад в борьбу за не­зависимость Польши.

 «Wiadomości polskie» / «Польские ведомости» №3-4, 2013 г.