Седьмое посвящение

 ГЛАВА I 

Попытка отправиться в космос • Почему я не вышел на орбиту • Снова в классе • Как я исправил положение и добился тактического успеха • Фатальное скольжение • Хромой Лоло • Судьба новичка, или моя ситуация в Больших Гниповицах

Итак, я оторвался от Земли и уже лечу. Неприятные ощущения перегрузки понемногу проходили, хотя все еще шумело в ушах, и взгляд был вроде как затуманен. С трудом различал я очертания бортовых приборов и тень командора в кресле.

— Как самочувствие, Гусёк? — услышал я хриплый голос. Его голос.

— Уши болят — ответил я.

— У тебя еще мало практики — сказал командор — не знаю, стоило ли брать тебя с собой... Пожалуй, сократим этот полет.

— О, нет! — перепугался я — летим как можно дальше. Ничего мне не будет — горячо заверил я, — разве что... — я беспокойно оглянулся — кто-нибудь еще есть на борту?

— Никого нет. Экипаж из двух человек. Жалеешь, что не взял с собой коллег?

— Ну что вы! Хватит с меня их кривляния и писка!

— Не бойся. Там будет полная тишина. Уже сейчас тихо.

— Однако, я, похоже, все еще их слышу...

— Ерунда. Это технические шумы.

— Вы думаете, командор, что на этот раз нам удастся?

— Наверняка.

Несмотря на этот ответ, я испытывал беспокойство.

— А если кто-нибудь из них сюда пробрался? — спросил я минутой позже.

— Исключено.

— Но они могли мне что-нибудь подложить...

— Ты слишком впечатлителен. Перестань об этом думать и посмотри лучше по сторонам.

Я выглянул в иллюминатор. Сбоку виднелся огромный край Земли. Над ней — узкая полоска атмосферы. Она сияла всеми цветами радуги. Снизу была красная, выше оранжевая и желтая... слегка зеленоватая, голубая и фиолетовая... еще выше была уже только тьма. Ужасающая космическая тьма.

— Ну, как, здорово? — спросил командор.

— Слишком мало зеленого. И эта ужасная темнота! — ответил я ему.

— Зеленого тебе хватало на Земле...

— Это правда, только...

— Уж не страх ли тебя охватил?

— Нет — ответил я неуверенно — только мне как-то немного странно. А тут нет насекомых? — я беспокойно пошевелился.

— Откуда такие подозрения?!

— Да ведь... что-то меня, кажется, щиплет.

— Не болтай ерунды! Ни одного космонавта никогда еще не щипали в ракете.

— Я знаю, простите, командор, но меня что-то тут щиплет — я начал беспокойно вертеться — а теперь щекочет.

— Щекочет? — удивился командор.

— Даже трудно это выдержать...

— Возьми себя в руки, это нервы.

— Вы знаете... я... я, пожалуй, выйду.

— Ты хочешь выйти в открытый космос уже сейчас?

— Если позволите... Может, снаружи не будет так щипать. Вы согласны?

— Ну, раз уж ты этого желаешь...

Я хотел подняться с кресла, но не смог.

— Ну... что ж ты не встаешь? — спросил командор.

— Не могу — проговорил я.

— То есть как это не можешь?

— Меня что-то держит.

— Может, ты забыл отстегнуть ремни?

— Отстегнуты.

— И что?

— Я же вам говорю, что меня что-то держит!...

— Всегда с тобой какие-то истории... — заволновался командор. — Ну, пошевелись!

— Командор! — произнес я в изумлении — я... я, кажется, вышел из состояния невесомости.

— Что ты болтаешь?! Вставай — командор повернулся ко мне лицом, а я вдруг обомлел от страха. Это не было лицо командора, это было лицо Ковбойки, нашей математички!

Она стояла над моей партой так близко, что видна была бородавка на ее носу и пушок на щеках. Вероятно, она что-то сердито говорила, судя по быстро двигающимся губам, однако я все еще не мог понять, чего она от меня хочет.

Со злостью посмотрел я на класс. Все веселились, глядя на меня. Итак — конец полету. Снова не получилось. Да пошло оно все к ста босым космонавтам, неужели побег из этого города действительно невозможен?! С тех пор, как я появился в этом классе, я упорно и  настойчиво пытался отсюда смыться, но даже самые большие усилия воображения не помогали. Всегда случалось что-нибудь непредвиденное, и приходилось возвращаться...

Шум в ушах понемногу ослабевал. Я начал воспринимать первые звуковые сигналы. Как обычно после возвращения на эту неласковую планету, они оставляли желать лучшего.

— Цикорь! Что с тобой происходит?! Ты снова отвлекся?

Я начал поспешно прочищать себе уши.

— Ты что, не понимаешь, что тебе говорят?! Встань!

Я заерзал на парте и попытался подняться, но безуспешно. Это меня даже не удивило.

— Я не могу встать, — произнес я расслабленно и даже беззаботно.

— Как это не можешь?! Почему? — взволновалась Ковбойка.

Я решил до конца сохранять достоинство, спокойствие и правила приличия.

— Боюсь, что меня приклеили,— заявил я деловым тоном.

Судорожный смешок прошел по классу. Ковбойка сделалась синей.

— Шутки шутишь, Цикорь!

— Мне очень жаль — ответил я — что вы, пани учительница, так думаете. Но я, похоже, действительно приклеен и боюсь, что если с силой попытаюсь подняться, то порву себе брюки. Вот увидите, пани учительница.

Моя спокойная, рассудительная манера говорить даже в самых щекотливых ситуациях всегда доставляла Ковбойке хлопоты и заставляла ее закрыть рот. Она прекратила дальнейшие педагогические излияния  и наклонилась над моей партой, а, убедившись, что мои брюки действительно составляли единое техническое целое с поверхностью скамьи, попыталась меня оторвать, но не добилась результата.

— Действительно, ты приклеился, — задумчиво просопела она.

Я сидел спокойно, положив руки на пюпитр. Раздумывая, как им удалось это сделать, я с достоинством ожидал дальнейшего развития событий.

Ковбойка еще с минуту посопела, видимо, набирая сил для дальнейших педагогических высказываний. Бородавка на ее щеке опасно зашевелилась.

— Кто приклеил Цикоря?! — наконец, грозно спросила она.

— Пани учительница, — отозвался с последней парты Бесстыжий Отрок, пожимая острыми плечами — а зачем и кому бы понадобилось приклеивать Цикоря?!

— Вы все время ему что-то устраиваете.

— Но приклеить к парте?! — обиженно запищал Бесстыжий Отрок — это на нас не похоже! Пани учительница нас знает! И вообще, какой клей так сильно держит? Разве что столярный? А у кого из нас есть столярный клей?

— Суперцемент может так держать — заметил маленький Рымарский, по прозвищу Шпрот.

— Смотря что… — зевнул Большой Левша.

— На нем написано, что и дерево тоже.

— Но не брюки же?

Несколько минут шла оживленная дискуссия о разных клеях и их свойствах, наконец, Ковбойка сориентировалась, что это делается специально, и что она становится жертвой хитрости, имеющей целью проболтать весь урок.

— Хватит! Я спрашиваю, кто приклеил Цикоря? — она постучала линейкой по столу.

— Пани учительница, Цикорь наверняка сам вылил этот клей, а потом на него уселся.

— Не рассказывай! Он же не идиот, в конце концов.

— Но у него был цементный клей! — пропищал Шпрот-Рымарский.

— Вы же знаете, каков этот Цикорь, — пожал плечами Бесстыжий Отрок.

— Это космач, простите за выражение.

— Космодранец!

— Он мог даже не заметить, как разлил клей!

— Нам нужно было принести сегодня клей на занятия по труду.

— А он все время отвлекается.

Ковбойка наморщила брови и снова выросла перед моей партой.

— Цикорь, ты принес клей?

— Ну, конечно, пани учительница — ответил я свободно.

— Посмотри, не пролился ли он.

Полный самых дурных предчувствий, все еще сохраняя каменное выражение лица, я полез под пюпитр. Действительно, клея там не было. Я заглянул под парту. Банка лежала на полу открытая в лужице из клея. Ковбойка тяжело вздохнула, а меня, как всегда, охватило удивление: как они это сделали? И когда? Почему я ничего не заметил? Взбеситься можно. Я столько раз обещал себе, что не сяду больше за парту, пока ее не осмотрю. Правда, я прибежал в класс последним, когда Ковбойка была уже за своим столом, и очень торопился, но ведь надо же было вначале посмотреть... Непростительная оплошность.

— Отклейте его — сказала измученная Ковбойка.

— А как его отклеишь? — заволновался Шпрот-Рымарский.

— Пожалуй, только мокрым способом. Нужно его увлажнить — заявил Беззубка-Спец, осмотрев меня со знанием дела.

Тут что-то заставило меня вздрогнуть. Не столько перспектива увлажнения, сколько внезапный щипок в области лопатки. Этот щипок был очень похож на те, которые я испытал во время космического путешествия. Значит, это не было иллюзией... и действительно дело было в насекомых. К сожалению, я не смог дольше раздумывать над этим феноменом, потому что внезапно что-то ущипнуло меня во второй раз, причем так сильно, что я даже подпрыгнул. Раздался громкий треск, как будто от раздираемой ткани, а я с удивлением заметил, что стою, выпрямившись. Удивленно поглядел я на скамью, не осталась ли там часть моих брюк. Нет, ничего не было видно. Все еще не веря, я похлопал себя для верности по сиденью и вздохнул облегченно. Оно было целым, хотя и жестким от засохшего клея и, я бы сказал, зацементированным.

Тем временем насекомые продолжали методичную атаку вдоль линии позвоночника, и новые укусы настигли меня в районе левой лопатки и шейных позвонков.  Хуже того, я почувствовал невыносимый зуд во всех ранее укушенных местах. С горечью должен признать, что в этот момент я потерял контроль над своими движениями и начал нервно чесаться, выполняя при этом удивительные выкрутасы и изгибы туловища.  

Новая волна шума и ржания пронеслась по классу.

— Спокойно! — воскликнула Ковбойка. — Цикорь, ты что, спятил?! Что это за выверты?!

— Танец дервиша, пани учительница — пискнул Бесстыжий Отрок, и весь зверинец  залился снова.

Пораженная Ковбойка всматривалась в меня с ужасом.

— Простите, пани учительница, меня что-то ущипнуло — объяснил я.

— Что тебя ущипнуло? — перепугалась Ковбойка.

— Не знаю, но похоже, что по мне кто-то лазит. Какие-то насекомые.

— Это муравьи, пани учительница — завопил Шпрот-Рымарский. — Цикорь должен был принести муравьев на биологию, и наверное, они у него расползлись!

— Цикорь, это правда? — забеспокоилась Ковбойка.

— Ну что вы, пани учительница,— обиделся я,— мне нужно было принести муху-стервятницу. Такая большая, зеленая, вы знаете.

— Что такое?! — Ковбойка посмотрела на меня с отвращением.

— Муху-стервятницу... Неживую — добавил я, — то есть труп мухи. Так что вы не бойтесь.

— Ты уверен?

— Она у меня в спичечном коробке. Сейчас я вам покажу.

Чтобы успокоить Ковбойку, я поспешно полез в карман, вытащил коробок и открыл, но вместо мухи в нем оказалось штук двадцать муравьев. Некоторые сразу же выбежали и направились в мой рукав. Это произошло так быстро и неожиданно, что я на мгновение забыл о самоконтроле и уронил коробок прямехонько на ногу Ковбойки. Бедняга громко вскрикнула и отскочила, но было уже поздно. Муравьи нервно забегали по ее ноге.

Несмотря на столь неудачное развитие событий, я старался сохранять спокойствие. Я знал, что только спокойствие может меня спасти.

— Прошу прощения, пани учительница — сказал я,— этого я не мог предвидеть.

— Это уже переходит всякие границы! — расстроенная Ковбойка собирала муравьев с ноги. — Как ты мог держать муравьев в кармане!

— Мне подложили, пани учительница. Даю слово, у меня была только муха.

— Послушай, Цикорь! Либо это бессовестная шутка, и ты умышленно притворяешься дебилом, либо, что еще хуже, ты на самом деле дебил.

— Я не дебил и не притворщик, пани учительница — проговорил я, стараясь глядеть ей прямо в глаза. — Они мне их подбросили.

— Как они могли подбросить?... Нет, это какие-то увертки. — Ковбойка глядела на меня со смесью жалости и отвращения. — Ты уже был с матерью у врача?

— Еще нет.

— Тут нужно вмешательство врача! С тобой на самом деле что-то не в порядке, мой дорогой... Целый месяц я старалась, как могла, но уже не вижу иного средства... Ты недоступен для нормальных педагогических процедур, — и Ковбойка с явной горечью начала свою педагогическую проповедь.

Я слушал ее с пятого на десятое. Неважно, что она там несет. Важно другое: два десятка Блокеров, с которыми я окажусь лицом к лицу, как только учительница выйдет из класса. Пока что они только разогреваются, а полной формы достигнут после. Их уже понесло. Вошли во вкус, гады… Блокеры повылазили из своих парт и опасно кучковались. Я почувствовал скрытую угрозу в их волнении. Шпрот-Рымарский нервно раскачивался на руках между рядами парт. Бесстыжий Отрок уже стоял у доски и угрожающе размахивал тряпкой. Большой Левша нетерпеливо переступал с ноги на ногу, как боксер перед очередным раундом. Неохотник грыз семечки и злорадно улыбался. Они уже разыграли дебют, и настроение у них улучшилось. Теперь Блокеры отведут на мне душу. Им уже обеспечена забава до конца дня, и они не дадут уйти от этой забавы.

И вновь меня охватило желание совершить убийство. Броситься на первого с краю и биться с ним до последнего вздоха.  Либо я их, либо они меня!  Пусть, наконец, все это закончится кровавой развязкой.  Но нет... ничего не выйдет. Я горько усмехнулся. У меня уже был опыт. Ни мне не удастся забить их до смерти, ни им – меня. Им это вовсе ни к чему. Им нужна только постоянная, ежедневная забава. И прежде чем я кого-нибудь стукнул бы, Большой Левша пришел бы ему на помощь. Он знает прием. Приемом он бы меня обезвредил. И тогда все набросились бы на меня и отнесли, как теленка, к директорше, а это уже было бы полным поражением.  Потому что в кабинете у директорши просто тошно. Сладкий запах пудры, одеколона и педагогического пота. Педагогический палец, висящий надо мной в воздухе, совершающий зигзагообразные движения. Тринадцать пар измученных глаз, вглядывающихся в меня с отвращением: «Боже мой, снова этот Цикорь!» И эти губы, двигающиеся беззвучно, как за стеклянной стеной.  И я снова начну думать о том, почему я их не слышу, и они меня не слышат, пока не пойму, наконец, что это – мука пустого пространства. Ибо во всех их канцеляриях, учительских и директорских кабинетах господствует космическая пустота. У всех поверх обычной одежды надеты еще специальные скафандры, пластиковые, прозрачные, невидимые, однако тщательно изолирующие, так что, когда я заговорю, и они заговорят, то внутрь не проникнет ни один звук, и все, что я услышу, будет лишь жужжаньем мухи, несносным жужжанием беспомощной мухи на стекле.  

Поэтому я быстро разжал стиснутые кулаки и с удовлетворением ощутил, что меня уже не несет, и что я начинаю овладевать ситуацией. Я почувствовал гордость от того, что сохранил хладнокровие и не потерял головы. Клянусь ста босыми космонавтами, со мной, видимо, не так уж плохо, раз я могу еще рассуждать в таком собачьем положении. Я не сломлен, не хнычу, не бросаюсь очертя голову, напротив, я способен разрешить проблему по-деловому и практично.  

Да и, правду сказать, что это за проблема?! Класс поступает нормально, и мне тоже следует поступить нормально. Силой ничего не добьешься. Ведь я же все это предвидел и знаю, что мне делать. У меня приготовлен план. Да, главное – это вести себя нормально!

Поэтому, как только Ковбойка выпустила педагогический пар и вышла, я установил нормальные отношения с классом и, схватив сумку, молниеносным броском, как спринтер, кинулся в коридор.

С удовольствием я заметил, что нижние конечности у меня в полном порядке, а реакция — лучше не бывает. Быстрота нижних конечностей стала для меня приятной неожиданностью. Да, со мной не так уж плохо, и даже становится все лучше. Месячная тренировка давала результаты. Я достиг пика формы.

Я услышал за собой крики: «Ловить новичка!» Блокеры, наконец, пришли в себя и вывалились из класса. Я оглянулся. По крайней мере, пятнадцать метров  отделяло меня от толпы преследователей. Так что все шло по плану.

Следующим уроком у нас был труд. Для занятий трудом был недавно построен павильон с другой стороны грязноватого двора. Поэтому я решил, что безопаснее и практичней всего будет, запутав следы, сразу драпануть в этот павильон. Я поглядел на планшеты  выставки «Тысячелетие Польши», расставленные вдоль коридора, и уже знал, что нужно делать. Пробежав еще несколько метров по главному коридору, я свернул в боковой коридор, откуда лестница вела вниз – в подвал и раздевалку. Рядом с лестницей стоял планшет, иллюстрирующий рост поголовья свиней в нашей стране.  На планшете были цифры, а над ними – улыбающиеся свинки, круглые и розовые, растущие по величине, в ровной шеренге одна возле другой.  Я поспешно спрятался за этих свинок, вынул из кармана две большие картофелины, подождал немного и бросил их на лестницу, когда табун Блокеров приблизился. Картофелины покатились вниз с громким стуком, напоминающим шаги убегающих ног.  

— Это он! — закричали Блокеры.

— Побежал вниз — услышал я голос Бесстыжего Отрока.

— Да, в раздевалку! — засопел Большой Левша.

— За ним! — заорал Неохотник.

Взволнованный табун проскакал мимо меня и помчался в подвал по лестнице. Я вздохнул и победоносно усмехнулся. Неплохо разыграно. Умения у меня прибавилось. Я могу уже не только молниеносно исчезать из поля зрения Блокеров, но и оставлять их с носом, а также в дураках. Прошли времена, когда я был лишь преследуемым загнанным зайцем.

Я выскочил из-за планшета и через главный вход бросился во двор. Теперь скорее в павильон! Туда вели две дороги. Одна тянулась через грязный, распаханный строительными работами двор, а другая, более удобная, которой все теперь пользовались, пересекала спортивную площадку. Увы, одного лишь взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что второй путь отпадает. На площадке резвились парни из седьмого A. Они все относились к братству Матусов, и я предпочитал обходить их стороной, потому что каждый раз, когда я попадался им под руку, они давали мне взбучку. Дело в том, что я ходил в шестой Б, и они считали меня Блокером, а между Матусами и Блокерами шла постоянная война. Такие были порядки в этих проклятых Больших Гниповицах.

Имея на выбор взбучку или грязь, я без колебания выбрал второе. Огибая лужи, оставшиеся после недавнего дождя, и стараясь ступать по наиболее сухим и возвышенным местам, я решительно побрел через предательское болото.

Я был уже на полпути, когда эти гады меня заметили. Подбежав к сетчатому забору, они стали сопровождать меня  язвительными замечаниями:

— Глядите, Блокер идет!

— Здорово прыгает, а?

— Как кенгуру.

— Это такой новый вид Блокеров. Блокер грязный кенгурообразый…

— Не узнаете? Это же необъезженный новичок, Цикорь!

— Цикорь! Цикорь! Иди к нам, поиграем...

— Ну, не бойся, мы же тебя не укусим!

Я нервно ускорил шаг. От волнения я плохо рассчитал очередной прыжок, попал в здоровенную лужу и грохнулся лицом прямо в грязь. Довольные Матусы весело заржали, а я лежал в этой грязи, и мне даже не хотелось подниматься. Наоборот, я бы хотел погрузиться в нее как можно глубже, спрятаться до макушки. Уж если я унижен, то пусть мое унижение достигнет дна. Пусть я останусь навсегда в этой грязи. Пускай умру! Весь мой  недавний гонор пошел к чертям. А ведь я думал, что уже получил закалку! Смех, да и только.

Увы, мне не суждено было окончить свои дни в грязи. Ибо смех Матусов внезапно прекратился. Я услышал хруст щебня под чьими-то ногами, а потом хлюпанье по лужам. «Уже идут,— подумал я, — вот мне и конец». Тяжелые шаги по грязи приближались. Кто-то коснулся моего плеча. Я замер. Есть такой вид червяков, которые перестают двигаться, когда до них дотронешься. И я тоже застыл без движения.

— Перестань притворяться, вставай! — услышал я тихий голос.

Я осторожно открыл один глаз и уголком его поглядел на Матусов. Они стояли, держась за сетку ограждения, и глазели на меня с любопытством, как обезьяны в клетке. Я отвернулся и посмотрел наверх. Надо мной стоял Хромой Лоло с очень недовольным выражением лица.

— Слышишь? Вставай! — потряс он меня.

При виде почтенной физиономии Лоло во мне сразу же проснулась охота к жизни, но я не торопился вставать. Мне хотелось немного подразнить Лоло.

Он покрутил головой, вздохнул и, взяв меня под мышки, силком поставил на землю. Вид у меня, вероятно, был впечатляющий, потому что Матусы переглянулись, а потом один их них захихикал.

— Заткнись, Дрозд! — успокоил его Хромой Лоло — а ты, Цикорь, не устраивай представлений, а то останешься новичком навсегда! Пора уже тебе решиться и присоединиться к нам.

— Я никогда к вам не присоединюсь — прохаркал я и заскрежетал зубами, потому что рот у меня был полон песку. — Никогда! — повторил я, давясь от злости.

— Осторожней, ты плюешься грязью,— спокойно ответил Лоло. — Я говорил о твоей кандидатуре с Эрнестом. Ты можешь быть принят уже сегодня...

— Пусть Эрнест не морочит мне голову! Отстаньте вы все! — крикнул я и, скользя по грязи, добрался до павильона.  Перед самым входом я с любопытством оглянулся. Хромой Лоло бежал за мной, размахивая моими туфлями. Я даже не заметил, что они остались в грязи.

Пробравшись в умывальник, я закрыл за собой дверь и подпер ее плечами с другой стороны.  Тяжело дыша, я ожидал Лоло. Я не впущу его сразу. Буду с ним спорить и препираться, и только потом соизволю открыть дверь и принять от него туфли.  

Однако Хромой Лоло что-то не приходил. Мне сделалось грустно. Неужели я так мало для него значу? Он должен ломиться в дверь! Просить, чтобы я его впустил! Обращаться к моему разуму, злиться и умолять. Одним словом, он должен показать, что я для него что-нибудь да значу. Тогда бы мне стало хоть немного легче...

Уплывали секунды. «Наверное, не придет»,— подумал я, и во мне стала расти жгучая жалость к Лоло, как вдруг дверь с другой стороны умывальника, там, где классы и гимнастическая раздевалка, внезапно открылась, и в ней показалась целая кипа одежды, а за ней – запыхавшийся Лоло.

Он бросил поклажу на скамью, откинул светлые волосы со вспотевшего лба и сказал:

— Стаскивай свое мокрое тряпье. Нужно переодеться.

С удивлением глядел я на куртки, брюки и туфли, которые придвинул ко мне Лоло.

— Откуда у тебя это?!

— Это вещи Матусов. Выбери себе наиболее подходящие.

— Ты все это забрал у Матусов? И они позволили?

Лоло пожал плечами.

— Сами попросили,— усмехнулся он шельмовской улыбкой. — Я мог бы тебе принести двадцать курток, столько же пар брюк и туфель. Это вполне приличные ребята, особенно если их погладишь по скуле. — Лоло машинально потер свой кулак.

И тогда я совершил компрометирующий меня поступок, по сравнению с которым мое валяние в грязи было ничем. Я почувствовал внезапно, что глаза у меня наполняются влагой, и, не владея собой, прижался своим испачканным грязью ртом к широкой груди Лоло.

— Ты что, с ума сошел?! Перестань валять дурака! Еще кто-нибудь увидит. — Пораженный Лоло оторвался от меня и с тревогой посмотрел на дверь. — Не будь же бабой! Стаскивай тряпки, пока никого нет. Ну, жми на газ, а то не успеешь!

Пристыженный, я пришел в себя и поспешно разделся.

— Умойся,— скомандовал Лоло.

Он положил мои туфли на подоконник, чтобы они высохли на солнце, и развесил мокрую одежду на вешалке, а потом стал рассматривать принесенные вещи.

— Это, пожалуй, будет в самый раз!

Я повернул к нему намыленное лицо. Лоло показал мне синие джинсы и свитер.

— Чье это? — спросил я.

— Зябликa. Он того же роста, что и ты.

— А Зяблик в чем будет ходить?

— У него есть спортивный костюм.

Я вытерся и принялся за переодевание. Лоло с беспокойством глядел на меня.

— Послушай, старик, возвращаясь к нашему разговору...

— Ах, оставь это — прервал я его — а то я готов подумать, что ты все это устроил, чтобы...

— Чтобы что?

— Чтобы убедить меня, что Матусы лучше Блокеров...

— Глупый ты,— понизил голос Лоло,— мне совсем не важно, чтобы ты стал нашим. Можешь присоединиться к Блокерам, так тебе будет даже удобнее, ты с ними ходишь в один класс.

Я удивленно посмотрел на него.

— Но тогда для чего?...

— Ах, для чего, для чего,— он занервничал,— ну хотя бы попросту для этого: — он отвернул клапан пиджака и показал скрытый там харцерский крест.

Я вытаращил глаза.

— Ты харцер?!

— А что такое?

— Ну, ты ведь принадлежишь к Матусам.

— Это совсем другая история,— он пожал плечами,— потом все поймешь...

— Но ведь у вас нету дружины.

— Нет, но была.

— А почему нет?

— Не знаешь? Распустили.

— Как это распустили?!

— Во всем виноваты Мамры.

— Какие мамры?

— Озеро Мамры — вздохнул он. — Да, была у нас дружина, правда, ничего в ней не было особенного... но ты ведь знаешь, как у нас бывает... Дескать, компания темных личностей, вот и распустили, да еще эти группировки, Матусы и Блокеры, но ведь – была! До самого скандала на Мамрах. Ты что, на самом деле ничего не слышал? Даже в газетах об этом писали.

— Нет.

— Мы жили там в лагере, на берегу этого озера, в августе прошлого года. Мерзавцы утащили яхту, маленькую такую, знаешь, набилась туда вся их банда, и поплыли на широкие воды. Поднялась буря, лодка перевернулась, один из ребят утонул. Брат Шпрота-Рымарского, Хек-Рымарский, так его называли. А сын Ковбойки получил мачтой по позвоночнику, до сих пор лечится...

— Да что ты?! — я слушал в изумлении.

— Да, браток, из-за этого Ковбойка теперь такая злая. Остальных субчиков по счастью выловили, хотя и едва живых.  После этой истории наш вожатый отправился на отсидку. Никто не захотел идти на его место... ну и...

— Нету дружины — договорил я, потрясенный.

Лоло вздохнул и стал разглядывать свои ногти.

— Да, это действительно дело безнадежное — констатировал я с грустью.

— А если бы была дружина,— Лоло глянул на меня уголком глаза,— то ты бы записался?

— Ну, пожалуй,— ответил я без колебаний.

— Ну так запишись...

— Куда, если ее нет? — я удивленно поднял брови.

— Запишись пока что к Блокерам,— спокойно ответил Лоло.

— Да ты что, к этим гадам?!

— Ну, тогда к Матусам. Самое главное, нужно куда-нибудь вступить. Все равно к кому. Иначе пропадешь. В одиночку тебе не справиться...

— И что я там буду делать?! Ты же сам сказал, что это темные типы.

— Не бойся, не пропадешь… — Лоло пренебрежительно махнул рукой.

Я посмотрел на него с подозрением.

— Почему ты меня так уговариваешь?

Лоло таинственно улыбнулся.

— У меня нет сейчас времени все тебе объяснять. Вечером поговорим. А теперь делай, что сказано! Ну, мне пора, сейчас будет звонок — он хлопнул меня широкой лапой по спине, забрал со скамьи остатки одежды и вышел. Через минуту его голова еще раз показалась в дверях.

— И не стой босиком на бетоне… Простудишься.

И в самом деле, раздумывая над тем, что рассказал Лоло, я позабыл закончить переодевание. Я поспешно натянул на ноги туфли Зябликa и побежал в класс для технических занятий.

Там еще никого не было. Открыв сумку, я достал материалы, принесенные для труда. Все было на месте, включая резиновую подошву от старого кеда, из которой мне предстояло изготовить шины для модели автобуса «Елч».  И все же я тяжело вздохнул. Над этой моделью я мучился уже больше двух недель, и мало было надежд на ее счастливое завершение. Видно, Боженька поскупился на технические таланты для меня.

Приуныв, я спрятал материалы в ящик столика и погрузился в мысли о своей бедственной ситуации в Больших Гниповицах...

Внезапно за окном раздался язвительный регот. Я нервно оглянулся. В открытое окно заглянула конская голова. Это был Эммануэль, старый конь на пенсии, последнее время доставлявший нам сверхпрограммное развлечение. Он добирался до самых стен школы и заглядывал в классы в самый неожиданный момент, например, во время химических опытов, и ржал, вызывая переполох у учителей.

Но сегодня даже визит коня не улучшил моего настроения. Я сразу подумал, что Эммануэль, к сожалению, предназначен для бойни. Зять нашего посыльного занимался скупкой старых лошадей и отправкой их на бойню. Эммануэлю пока что удалось уцелеть, потому что сочли, что он еще может перед смертью принести пользу на вывозке земли из котлована под новый павильон. Но его строительство уже завершилось, и тем самым была предопределена и дальнейшая судьба Эммануэля.

С грустью смотрел я в окно. Безнадежный вид! Ни одного деревца, если не считать нескольких анемичных липок, посаженных недавно возле школы по случаю „дня леса”. Напротив школы – разрушенное строение конюшни, сохранившееся с тех времен, когда клячи таскали вагонетки в шахте. Далее — черные отвалы, а между ними бесплодные, поросшие дикой травкой пустоши. Внизу металлическим блеском светилось зеркало дикого пруда, возникшего на месте бывшего раскопа.  За ним явственно рисовался  трехэтажный, полуразвалившийся от горных работ дом из почерневшего кирпича. На стене под крышей еще можно было различить уродливую белую надпись „PERSIL”, вероятно, часть оставшейся еще от немцев рекламы стирального порошка. Слева открывались крыши старых домов Гниповиц. Новых зданий с этого места не было видно. Их закрывали мощные стены нового коксохимического производствва, увенчанные четырьмя трубами. Трубы пока еще невысокие, похожие на выщебленные башни, но растут со дня на день...

Я глядел на них с гордостью. Это дело рук моего отца. Но тут же я тяжело вздохнул. Именно из-за этих труб у меня такая изуродованная жизнь. Где только их не строили, всюду туда посылали моего отца. Это из-за них я вынужден был, как цыган, скитаться по всей стране и нигде не мог согреть себе места. Все время менялись школы. Тут два года, там год, приезжать и уезжать приходилось посреди учебного года. Ни с кем нельзя было надолго подружиться, ни к чему – привязаться, и постоянно приходилось быть новичком в классе и начинать все сначала.

Известно, судьбе новичка не позавидуешь.  Прежде чем одноклассники примут его в свое сообщество, его подвергают разным гигиеническим процедурам. Еще полбеды, если это только карантин. Тогда он попросту некоторое время будет одиноким и запечатанным, точно бутылка в океане.  Хуже, если новичок попадет в более активную компанию. Тогда они сразу за него возьмутся. Ему будут делать козью морду, полировать его и драить.

Правда, у меня уже была хорошая закалка, и я думал, что тут, в Гниповицах, я пройду через все это легко и безболезненно, но где там! Я еще никогда не попадал в такую беду.  Оказалось, что обкатка новичков была железным пунктом развлечений местного братства. Они не пропускали удобного случая позабавиться со мной, и меня, в зависимости от обстоятельств, объезжали, полировали, драили с песочком или даже мылили шею, не говоря уже об обычных шуточках, которыми принято обмениваться в классе...

От этих размышлений меня оторвал звонок. Я вздрогнул. Через минуту сюда с криком ворвутся Блокеры. Нельзя, чтобы они меня тут застали. Наверняка я немедленно паду жертвой полировки. Так что я выскочил из класса и укрылся в ванной. Надо было подождать, пока наш учитель технических занятий, пан Анеляк, популярно называемый Партачом, не появится на горизонте... Через щель в дверях я внимательно вглядывался и прислушивался. Вскоре по коридору пронеслись Блокеры. Как обычно, всем стадом. Лишь бы только пан Анеляк не опоздал на урок! Если опоздает, Блокеры со скуки расползутся по всему павильону и неминуемо заглянут в ванную, и тогда намыливание и драйка с песочком  меня не обойдут. Ванная как раз была подходящим местом для этого.

К счастью, Партач обычно бывал пунктуальным. Вот и теперь не прошло и минуты, как я услышал знакомое покашливание, и в коридоре появилась сгорбленная фигура в калошах, с большим черным шарфом, обернутым вокруг шеи. Нужно было воспользоваться моментом, когда техник будет снимать калоши, и быстро проскользнуть в класс.  

Увы, я замешкался на долю секунды. Партач меня заметил и пригвоздил к полу суровым взглядом.  

— Цикорь! Это снова ты?! Ты еще не в классе?! Сколько раз нужно повторять, что ученики пунктуально по звонку должны быть у своих верстаков! А ты все в последнюю минуту...

— Да, прошу прощения,— выдавил я.

— Может, ты снова забыл принести материал, или у тебя что-нибудь пропало?

— Нет... на этот раз есть все... Правда. Вот только я поскользнулся на этой грязи во дворе, и пришлось умыться...

— А кто ж так мчится через двор?! Нужно по спортивной площадке. А то вы все бегом, да еще и прямиком через грязь!

Конечно, я мог объяснить, что я новичок, и что на площадке меня могли побить, но было стыдно в этом признаться, да и вообще я не терплю, когда меня жалеют. Уж лучше что-нибудь соврать.

— Я... я  торопился, пан учитель, потому что на перемене мне делали укол. Желудочный, прошу прощения...

— Зачем ты врешь? — обозлился Партач. — У меня хроническое воспаление дыхательных путей, я все это время был у врача в кабинете и знаю, что никаких уколов тебе не делали.

Я смутился. Вот так попал!

— Куда ты катишься, Цикорь! — техник погрозил мне пальцем. — Я заметил, что ты скатываешься все ниже!

— Я знаю, простите меня. Я сам опечален этим грустным фактом. Мне очень жаль...

Пан Анеляк поднял кверху брови, а я воспользовался моментом его изумления и ворвался в класс, как бомба.  Чтобы отбить охоту у Блокеров от немедленного нападения на мою высокую персону, я прокричал предостерегающе:

— Внимание! Партач идет!

Блокеры поспешили к верстакам.