Литературные забавы Пушкина

 Стихотворение, в отличие от музыкальных или визуальных произведений, пользующихся универсальными средствами выражения, органически связано с языком, на котором оно было создано, и крайне редко раскрывается во всей красе в переводе на другой язык. Многие любители поэзии в Польше, внимание которых в течение последнего полувека привлекала поэма Пушкина «Евгений Онегин», вероятно, испытывали разочарование и задавались вопросом: каким образом этот тяжеловесный опус, написанный довольно простым языком и лишенный особого поэтического очарования, мог заслужить репутацию шедевра? Этому немало поспособствовал польский перевод поэмы, выполненный Адамом Важиком, поэтом довольно слабым, о котором когда-то ходила шутка, приписываемая Тувиму:

Сломай свое перо и выбрось карандашик,
    Поэт по кличке Адам Важик  (пер. А.Нехая),

Переводчик не позаботился о том, чтобв сохранить знаменитую «онегинскую строфу», невероятно изысканную и придающую стихам плавность. В переводе Важика пушкинская поэма утратила лёгкость, изящество, обаяние и остроумие – всё то, что радует читателей оригинала.

Выдающийся поэт, знаток и талантливый переводчик поэзии Пушкина Юлиан Тувим в известном докладе, представленном в 1953 году на съезде Союза польских писателей резко раскритиковал перевод Важика, указав на его ограниченную художественную ценность и некомпетентность переводчика. К сожалению, авторитет Тувима оказался бессилен против политической позиции этого апологета социалистического реализма. Впоследствии перевод Важика   многократно переиздавался большими тиражами, что фактически отбило у последующих поколений польских читателей желание читать поэму Пушкина на протяжении 60 лет.

Эта ситуация побудила меня в 2005 году опубликовать собственный перевод «Евгения Онегина», в котором я постарался – насколько это было в моих силах – не потерять дух оригинала. С каким результом? – не мне судить. Я лишь сошлюсь на слова известного литовского поэта Томаса Венцловы, профессора славянистики Иельского университета, хорошо знающего оба языка, написавшего в русском ежемесячнике «Иностранная литература» (№ 4, 2009), что мой перевод «компетентен, и читать его - одно удовольствие». Венцлова, однако, покритиковал меня за отсутствие каких-либо комментариев.

Однако с моей стороны это было совершенно осознанным действием: я хотел проверить, может ли пушкинский текст сегодня существовать сам по себе, без «научных» сносок и комментариев, которые зачастую ничем не обогащают читательский опыт. Какое значение для него может иметь педантичная расшифровка имён петербургских актёров, танцоров, рестораторов или названий вин, популярных двести лет назад? Зачастую это лишь бесплодные проявления эрудиции комментаторов произведения.

Конечно, полное отсутствие сносок и комментариев порой лишает даже самого проницательного читателя возможности понять некоторые авторские отступления, заимствования, цитаты, пародии или шутки.. Возможно, стоило бы включить в мою публикацию краткий комментарий, раскрывающий в доступной форме некоторые его порой очень скрытые тонкости.

В представленном ниже тексте я предпринимаю такую попытку, ограничиваясь исключительно пушкинскими заимствованиями, пародиями и шутками литературного характера.

Начало сюжета поэмы – путешествие Евгения Онегина к больному дяде – вероятно, является сознательным заимствованием из классического произведения английского писателя Чарльза Роберта Мэтьюрина (1782–1824), классика так называемого «готического романа». Его знаменитое произведение «Мельмот-скиталец» также начинается с путешествия юного главного героя к умирающему дяде в надежде вскоре унаследовать его имение. Сам Пушкин намекает на сходство Онегина с Мельмотом, задавая вопрос: «Не воплощение ли это Мельмота?» (8, VIII).

Вдохновение поэзией Байрона, особенно его поэмой «Паломничество Чайльд-Гарольда», очевидно и не скрывается автором в «Евгении Онегине». Пушкин несколько раз называет своего героя Чайльд-Гарольдом: Если бы поэт дописал задуманную главу о путешествии Онегина, сходство Евгения с героем Байрона, вероятно, было бы ещё больше. Он нашел весьма любопытный способ подчеркнуть свой источник вдохновения — сделал Евгения Онегина носителем своего рода культа великого английского романтика. Онегин читает его стихи даже после того, как забросил другие литературные произведения (7, XXII), вешает портрет поэта на стену своего кабинета (7, XIX) и даже подражает его своеобразному подвигу пловца, переплывшего Геллеспонт…

Обратимся теперь к разнообразным литературным шуткам, которыми Пушкин наполнил свою поэму. Первую главу предваряет эпиграф: «И жить торопится, и чувствовать спешит», взятый из стихотворения «Первый снег» князя Петра Вяземского (1792–1878), друга Пушкина и первого переводчика «Крымских сонетов» Адама Мицкевича на русский язык. Неожиданно, в седьмой главе поэмы, князь Вяземский появляется на её страницах, становясь участником событий: «У скучной тётки Таню,встретя,./ К ней как-то Вяземский подсел / И душу ей занять успел» (7, XLIX).

Подобное смешение реальных и вымышленных персонажей не редкость у Пушкина. Уже во второй строфе поэмы он представляет Евгения как своего доброго друга, весьма выразительно описывая в последующих строфах его дружбу с Онегиным, разговоры, ночные прогулки по Неве, планы заграничных путешествий и т.д., и неожиданно признаваясь в заключительной строфе поэмы, что Онегин – персонаж полностью вымышленный, плод его поэтического воображения.

Литературные персонажи в поэме также тесно переплетены с жизнью. Весьма интересный пример – заглавный герой романа «История сэра Чарльза Грандисона» английского писателя Сэмюэля Ричардсона (1689–1761). Грандисон, воплощение всех добродетелей романтического влюблённого, – один из любимых литературных персонажей Тани: (2,IX). Он также не чужд её матери: Ларину выдали замуж против её воли:

Дочь идёт по стопам матери, повторяя её «ошибку юности». Неожиданно в седьмой главе Грандисон из героя романа становится участником действия пушкинской поэмы, о чём свидетельствует забавный диалог Лариной с её родственницей, княгиней Алиной:

«Кузина, помнишь Грандисона?»
– Как, Грандисон?.. .а, Грандисон!
Да, помню.помню… Где же он? –
«В Москве, живёт у Симеона,
Меня в сочельник навестил
Недавно сына он женил».(7, XLI)

Одна из самых изощрённых литературных шуток Пушкина – образ Буянова. Он появляется среди гостей на именинах Татьяны: Во время танцев Буянов ухаживает за Татьяной:

«Буянов, братец мой задорный
К герою нашему подвел
Татьяу с Ольгою; проворно…

Буянов появляется еще раз как один из отвергнутых женихов Тани (7, XXVI). Кто же он? Если заинтригованный читатель обратится к авторским примечаниям  то найдёт следующий текст:

«Буянов, мой сосед.
 Пришёл ко мне с небритыми усами,
Растрепанный, в пуху,  в картузе с козырьком...» (Опасный сосед)

Разгадка неожиданна. Автором цитируемого стихотворения «Опасный сосед» является дядя поэта, Василий Львович Пушкин, поэтому Буянов, в качестве его «литературного сына», был назван Пушкиным своим «двоюродным братом». Шутка поистине необычная и сложная для современного читателя.

Многие литературные шутки Пушкина неизбежно теряются при переводе. Так обстоит дело с первой строкой поэмы: «мой дядя самых честных правил»

Слова «честных правил» переводится  обычно польским словом «zacny» то есть «достойный». Современники Пушкина, вероятно, легко заметили бы юмористический намек на популярную басню Крылова «Мужик и осёл»: Мужик поручил ослу охранять свой сад от птиц, которые его разоряли. Осёл, названный Крыловым именно этими словами «самых честных правил», не сорвал ни листочка для себя, но исполнял свои обязанности так усердно, что сад был совершенно истоптан.

Вот несколько юмористических цитат, шуток и литературных пародий, сохранившихся в переводах. Ленский, стоя над могилой Ларина, произносит знаменитую фразу Гамлета:

«И долго сердцу рустно было.
« Poor Yorick!» — молвл он уныло, -
Он на руках меня держал… (2, XXXVII)

Когда Онегин спрашивает, кто из девушек, которых он встретил у Лариных, – «Скажи, которая Татьяна?» Ленский отвечает: отсылая его к началу второй строфы баллады Василия Жуковского «Светлана»:

«_ Да та, которая грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна» (3, V)

Знаменитая надпись над вратами ада в «Божественной комедии» Данте «Оставь надежду, всяк сюда входящий», – была использована Пушкиным в следующей шутке:

Язык Пушкина в «Евгении Онегине» удивительно прост, лаконичен и лишён каких-либо «поэтизмов». На протяжении всей поэмы автор старательно избегает вычурной лексики, поэтических стилистических фигур и романтических облачений. Говоря о поэзии Владимира Ленского, он мягко иронизирует:

«Он пел разлуку и печаль
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы,
Он пел те дальние страны
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слёзы.
Он пел поблекший  жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет». (2, X)

Как, используя простой язык, незамысловатые, часто совершенно банальные рифмы и избегая любой «поэтики» (даже метафор!), Пушкин создал один из величайших шедевров мировой поэзии, остаётся загадкой его гения.

Завершить эту статью мне хотелось бы одной из самых очаровательных литературных шуток Пушкина. В последней строфе седьмой главы Пушкин неожиданно создаёт юмористическое вступление к приближающейся к концу поэме, пародируя с присущим ему изяществом начало «Энеиды» Вергилия:

«Но здесь с победою поздравим
Твтьяну милую мою
И в сторону свой путь направим.
Чтоб не забыть, о ком пою…
Да, кстати, здесь о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд,
Благослови мой долгий труд,
О , ты, эпическая муза,
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и кривь
Довольно. С.плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.(7, LV)

И да простят меня поклонники «Евгения Онегина» за эту не совсем обычную статью, в которой текст пушкинского шедевра низведён до роли примечаний

Публикуется в сокращенном виде