В калейдоскопе

Уже много лет в шесть утра звучат сирены фабрик «Мазовия» и «Металлургия», звонят в костеле... Мама встает первой, разжигает огонь в плите, готовит завтрак перед уходом отца на поезд. Уже 20 лет отец ездит на работу в суде в Ченстохове. Мы встаем на зов мамы: «Мальчики, уже семь...», пора собираться в школу.

Моя первая встреча со школой... Мы идем по длинному коридору, на мне темная бархатная одежда, я стою перед заведующим школой, паном Купчинским. Мама говорит, что я сам научился читать, так оно и было, поэтому, возможно, меня примут во второй класс, я сэкономлю год... Заведующий берет со стола газету, велит мне прочитать статью на первой странице. Я читаю довольно гладко, но в одном месте останавливаюсь на незнакомом слове «контрреволюция» Я замолкаю, шепчу маме жалкую ложь, что мне стыдно дальше читать. Мама повторяет это заведующему, тот понимающе улыбается: «ну, хорошо, тебя примут»... Возвращаемся обрадованные. Знала ли мама, что это была моя жалкая хитрость, или мне поверила? Повторяет раз и другой: «контр-революция». Я за ней тихо: «контр-революция»... Пытается объяснить мне значение этого слова.

Мама держит меня за руку. Декабрь, мы направляемся на встречу со святым Миколаем. Зал ратуши, наполненный светом и детьми, кажется мне огромным, шум стихает, когда появляется святой Миколай. Два ангела вносят за ним корзину с подарками. Ангелы вызывают по именам и фамилиям детей, Миколай раздает подарки. Мне достается мешочек с новыми варежками, конфетами и калейдоскопом. Смотрю в стеклышко на свет. В середине разноцветная розетка, звезда, изменяющая форму, если пошевелить трубку калейдоскопа.

Цвета перемещаются, создают новую звезду, в этом есть что-то магическое. Потом однажды мой зачарованный калейдоскоп разломался, из него высыпалось несколько цветных стеклышек и три зеркальца...

Первый выход с мамой «в театр». Зал благотворительного общества, мы сидим на рождественском представлении. Очарованный, гляжу я на странствующую по небу Звезду, на пастухов и Трех Королей. Большое впечатление на меня производит злой Ирод и дьявол, выкрикивающий: «Царь Ирод, за твои дела я  в пекло тебя отправляю!». Тут из-за трона появляется внезапно белая Смерть с косой. Перепуганный и взволнованный, я хватаю маму за руку. Мама успокаивающе мне улыбается. Но этот образ смерти с белым лицом остается во мне на долгие годы.

Я уже подрос, и мама берет меня с собой в «Кинему», зал Пожарной охраны. В окошке за цветными занавесками сидит кассирша. Мама всегда покупает места на балконе. Перед сеансом по залу кружит мальчик в кепи, распыляющим шприцом «лесной воздух». Под потолком гаснет большая люстра, мы смотрим «Ураган», «Принц и нищий», «Крестовые походы» с Лореттой Янг. Дома мама повторяет, что ей больше нравились актрисы старых, немых фильмов — Аста Нильсен, Лилиан Гиш и та, что играла в фильме «Владычица мира»... Из выступающих ныне актрис любит Грету Гарбо и Смосарскую.

В нашей квартире на улице Длугой нет ни сеней, ни прихожей. В кухню входишь прямо со двора. Зимой, когда открываешь дверь, внутрь залетают снежинки. Однажды вечером вбегает перепуганная соседка: «Идите скорее!» На небе красные полосы, высокие столбы света качаются, перемещаясь, становятся оранжевыми, потом голубыми, и это продолжается некоторое время. Мне семь или восемь лет, я боюсь, что приближается конец света... Мама прижимает меня к себе, занавески на небе постепенно исчезают, показываются звезды... «Это, наверное, след полярного сияния», — говорит мама. О необычном явлении пишет на следующий день «Экспресс». Открываются двери... Входит из-под дождя мама в платке, наброшенном на плечи, плачет. По радио сообщили, что в авиакатастрофе время бури погибли Жвирко и Вигура [1], пилот и авиаконструктор, неделю спустя своего победного выступления в Challenge [2] в Берлине. Радовалась вся страна, а теперь вот...

Китаец в темном плаще открывает большой чемодан, уговаривает маму купить благовония, разные вазочки, шелковые платки с драконами и экзотическими птицами. Не помню, купила ли мама что-нибудь. В доме худо с деньгами. Этот китаец в темном плаще припомнился мне, когда полвека спустя я посетил помещения императорского дворца в Пекине. Мама никогда в жизни не была в горах и не ездила на море.

В квартире на улице POW [3] у нас две комнаты с кухней и прихожей. Отец продолжает играть в лотерею, повторяет «я должен выиграть миллион», мама улыбается понимающей улыбкой. Зимой и летом по двору топчется умалишенная О. ... Повторяет без конца: «нимом дьявола, нимом дьявола...» Долги и бедность лишили ее разума. Муж, каменщик, бьет ее регулярно раз в неделю. Зимой у каменщиков нет работы. И хотя у нас в доме «не переливается через край», мама помогает соседям, семье М.; когда-то у них была мельница, теперь они бедны, сыновья часто голодают. Самый младший убежал когда-то из дома, говорят, видел в деревне чудо… «Яблоки на дереве превратились в голубей и упорхнули в сторону леса...».

По воскресеньям мы ходим в лес в сторону Сухой Вси, иногда ближе, «к акациям» — это место за строениями, среди полей, там нас окружает запах цветущих акаций. Бежим к ветряной мельнице, медленно вращающей крыльями, кажется, будто она уносит нас в небо, слышим зов мамы, она взяла с собой из дома еду и питье. Воскресенье — это день, когда приходят гости, часто остаются на ужин, хвалят мамину стряпню, ее тесто, вспоминают давние времена, отец — службу в русской армии где-то далеко в Азии, процесс Мацоха [4], говорят о майском перевороте [5] и о забастовке в «Металлургии». Наша «кума» Люция рассказывает о лесной сторожке, где является дух женщины с золотыми волосами. Потом играют в карты: «тысячу» или преферанс. В доме бывает множество людей, меняются их лица: наши жильцы, соседи, столующиеся. Адась Р. играет на скрипке «Смерть Азы» секретарша в гимназии, пани Ядя, смеется высоким голосом, у нее зеленые глаза. Уже несколько лет живет у нас Зося П., мы любим ее как сестру, к нашей матери она обращается «Мама...». Все чаще приходят школьные коллеги Януша — на именины, на Андрейки. В мае мы ходим на майские вечерние молитвы в монастырь францисканцев. Первые калужницы приносим маме с луга за речкой Радомкой. Мама очень любит нарциссы и сирень, вообще все цветы. В день своих именин Януш уже много лет, просыпаясь, находит на одеяле ландыши, а иногда и жасмин — это мама...

Мама постоянно занята. Готовит, моет посуду и убирает, штопает, покупает обувь, относит ее в ремонт, топит печи, приносит покупки с рынка. Иногда посылает меня в ларек, где я покупаю борщ, пахнущие живицей щепки на растопку, несколько вязанок дров, керосин для лампы. Перед праздниками мама устраивает уборку, натирает мастикой полы, вешает выглаженные занавески, стирает пыль с белого алебастрового орла, рвущего кандалы... Елку традиционно покупает отец. Отец время от времени привозит странные вещи, сделанные «под бронзу», в доме появляются «Диана» и «Венера», а на этажерке поселяется «тигр». Мы снимаем со шкафа коробку с игрушками, мама клеит цветные цепи, мы ей помогаем... Мама любит шить и вышивать, у нас появляются разноцветные нитки из крученого шелка, ножнички и иголки. На столе и на столиках, на подставках для цветов лежат «слоники», скатерти и салфетки, все вышитые мамой. Вышивке она училась в ранней молодости, на курсах „ведения домашнего хозяйства для девушек” в имении пана Козарского в Конопнице. На моих глазах возникает самая красивая в нашем доме скатерть: на белом полотне расцветают голубые, желтые, фиолетовые анютины глазки. За вышиванием частенько поет: «Вот месяц зашел, уснули собаки...». Мама начитана, в молодости читала Крашевского и Родзевичувну, позднее Пруса, Кадена, Тувима и Макушинского, Боя, «Город моей матери» и «Книгу из Сен-Мишель». Читает книги, которые приносит домой Януш. Когда у мамы болит голова, принимает порошок «с петушком», кладет на лоб компресс из ломтиков лимона. В такой день у нее усталые глаза, и она говорит тихим голосом. Со временем у нас появилась валерьянка, приходит врач, пан Ростолько. Розовый, ароматный и пышущий здоровьем.

Наше поведение в школе не причиняет маме особых огорчений, мы успешные «гуманитарии»; зато все трое — безнадежны по «матме»... Есть проблемы с платой за обучение в частной гимназии. Но мама возвращается с визитов в гимназию веселая, наш полонист и воспитатель, профессор Пшилубский, всегда хвалит Януша за сочинения и выступления на всех школьных торжествах. Мама радуется и его первым публикациям в сжурналах: «Януш родился в рубашке»... Нам было очень интересно, как эта рубашка выглядит.

После учебного года — каникулы, два месяца в Габриэлеве, родной деревне отца. Перед выездом мама покупает нам сандалии, пакует в корзину все, что может понадобиться из белья и одежды. Автобусом едем до Паенчной, там ожидает родственник, Петр Яник, дальше с ним на возу. Петр погоняет сивую лошадку, воз катится по песчаной дороге среди полей и лесов. Петр рассказывает, что случилось в его хозяйстве и в деревне. И вот уже у леса на околице деревни беленая хата с красной табличкой «Солтыс» [6]. Нас выходит встречать Ядя , выбегают Стась и Сабина. Знакомая прохлада и запах кухни и другой комнаты, в которой были часы и зеркало. Бежим поздороваться с рекой. Варта чиста и полна рыбы, с гулом переваливается через плотину возле мельницы. Пытаемся «утопить» Сабину, чтобы не бегала за нами...

В Габриэлёве живет также кузинка «Иглица» и ее сестра, ласковая темноглазая Антоля, живет постоянно отпускающий шуточки усатый дядя Антон... Любимое место мамы над рекой — так называемая «Долина»: мягкое углубление территории, полное пахучих трав, цветов и разноцветных мотыльков. Мама имеет возможность немного отдохнуть только во время каникул.

Она воспитывалась среди лесов. Показывает нам, какие грибы хорошие, а какие ядовитые, хорошо знает все цветы и растения, деревья, травы…

Ядя печет хлеб, мы получаем горячие лепешки, смазанные маслом... День в деревне длится в два раза дольше, чем в городе, медленно угасает, слышно щебетание ласточек, влетающих в свои гнезда под крышей. Мы спим на сеновале, утром солнышко заглядывает через щели в досках, иногда шумит дождь, после которого деревья и кусты становятся мокрыми, воздух пахучий. Мама сидит на краю леса, читает. Мы появляемся с горшочками собранных нами ягод ежевики и брусники, «продаем» их…

Сосед Мартшак приносит рыбу. В близлежащем Осякове мама ведет нас в костел, в котором ее крестили, мы видим деревянное строение плебании [7] ксендза Михниковского, где она прожила долгое время. Тут и пани Милковская, и коты, а на полу разложен «Tygodnik Ilustrowany»... Мы рассматриваем фотографии.

Кончается август, уже зацветает вереск. Тадеуш уехал на несколько дней раньше, а завтра Петр отвезет меня и маму на автобус. Бегу попрощаться с рекой, прохожу «Долиной». На земле в тени деревьев лежат солдаты. Лица красные, они натруженные, с головами, лежащими на земле, некоторые спят. Свежевырытый окоп замаскирован ветками. Слышно, как высоко описывает круги самолет. За рекой спокойный пейзаж вплоть до темнеющей на горизонте полоски. Недалеко немецкая граница. Вернувшись домой, рассказываю маме о солдатах и об этом окопе. Мама вздыхает: «Как там теперь наш Януш...» Януш окончил школу подхорунжих.

Через несколько дней после этого начинается война. Второй день войны: утром мы поздравляем маму с ее именинами, слышна сирена, мама пакует вещи в корзину. Вчера первые бомбы упали на Радомско. Приехал знакомый хозяин, он отвезет нас в деревню, в городе небезопасно. И вот мы уже в деревне. Тадеуш с Зосей приедут позже. Мы стоим с мамой перед домом, из-за пригорка показываются низко летящие темные «хейнкели», нам кажется, что они приближаются неестественно медленно. Беспокойные глаза мамы, Тадеуш с Зосей остались в городе, мы не можем их предупредить... Через несколько минут слышны громкие взрывы со стороны Радомско, как будто картошку сыплют, на горизонте темные облака дыма. Тадеуш с Зосей пришли под вечер, бомбежка застала их где-то в поле, за старым кладбищем.

Ночью мы уже в длинной шеренге веренице беженцев (куда?...): телеги, велосипедисты. С шоссе сбегает боковая дорога в лес, над лесом белые и красные ракеты, мы едем на решетчатом возу, подремывая. На рассвете лес расступается, светлые туманы стоят над лугами в полной тишине, кругом фиолетовые вересковые поля. Деревня Сверчина, мы занимаем угол в избе, полной беженцев. Мама на кухне, кипятит молоко. Через две недели возвращаемся в город, в воздухе еще стоит запах горелого, магазины разграблены, дома на рыночной площади и прилегающих улицах разбиты бомбами. Наша квартира частично обокрадена; пропали постели, столовые принадлежности. Маме особенно жаль зеленого альбома с семейными снимками.

Оккупация. Беда, плохое время, ужасное. Мама расстроена, беспокоится обо всех нас. Иногда ездит в деревню. Скатерти, картина, килим уходят за небольшое количество продовольствия, муки, крупы. Я вижу у мамы первые седые волосы, «давай я их вырву...», мама усмехается, «ох, ребенок»... Осенью 1942 года уезжаем в Ченстохову, занимаем домик в предместье. В перспективе шоссе башня монастыря, ночью на ее вершине голубой огонек. Через несколько дней после нашего отъезда из Радомско нам сообщают, что в нашу квартиру на POW пришло гестапо. А здесь, на «Паркитке», в маленьком садике мама посадила немного фасоли, овощей, весною цветут вишня и черешня. Под окнами она посеяла незабудки и настурции. Эта часть садика маму очень радует, он как будто бы заслоняет нас и отделялет от рынка и улиц, на которых немцы хватают и убивают людей. Слезы мамы после смерти генерала Сикорского... Вечер как предчувствие близящейся свободы: далекий грохот, мы стоим перед домом, небо и земля освещены радиальными лучами, на небе висят так называемые «елочки», низкий рокот самолетов. Американцы разбомбили цели в Силезии, несколько самолетов оказались в окрестностях Ченстоховы. Вижу лицо мамы, глядящей в гулкое рыжее небо...

Последние месяцы оккупации крайне тяжелые. У мамы все больше седых волос на голове, в июне письма от Януша перестали приходить, она огорчена. Мы с Тадеушем уже знаем, что они попались в Лодзи, что Януша допрашивает гестапо, он сидит в тюрьме. Не говорим об этом маме, рассказываем о разных ситуациях, когда конспиратору приходится на длительное время исчезнуть. Коллега Януша по конспирации позднее вспоминала: Януш за несколько дней до ареста сказал вдруг ни с того, ни с сего — как бы предчувствуя, что произойдет — «Больше всего мне жаль моей матери...».

Серый ноябрьский день, внезапно дом заполняется жандармами, неизвестно когда вошедшими. Все переворачивают, заглядывают в каждый угол, даже под портрет Костюшко. Спрашивают, где мы были в таком-то часу, кто у нас еще живет. Тадеуш пришел недавно из леса, есть также Веслава, ей пришлось убегать из Радомско: оба вышли пару часов назад в город. Жандармы перетряхивают книги, потрошат шкаф. Мама спокойна, немного бледна. Нас всех объединяет мысль, что Тадеуш с Веславой могут сейчас вернуться, а их «документы» могут быть не в порядке, получится нехорошо... Не успели мы сказать нескольких слов, как мама вышла на улицу, за калитку, чтобы их предупредить. Счастье на нашей стороне, жандармы собрались и уехали. Тадеуш с Веславой вернулись спустя час после этого.

Морозный январь, снег. На шоссе неиссякающий поток удирающего Вермахта. В направлении города летят пикирующие бомбардировщики, слышны взрывы. Растут столбы дыма, это горят разбитые бомбами танки. Русские уже врываются в город. В серых сумерках на шоссе за окном видны только разрозненные группы убегающих немцев. Перед домом появляются жандармы с «панцерфаустами», через несколько минут и они уходят. Уже вечером к нам в квартиру входят трое молодых в мундирах Люфтваффе, измученные, заросшие. Спрашиваю их, как далеко русские. Немец машет рукой: «Noch weit...» [8] и, обращаясь к маме: «trinken...» [9], повторяет это слово... В маминых глазах нет ни страха, ни ненависти. Она им варит желудевый кофе, подает.

Пьют, валятся на пол под окном, засыпают. Ночь как в бреду, мы не спим. На рассвете внезапная стрельба, близко, взрывы, эти трое вскакивают, выбегают, расплываются в сером снегу и тумане.

Мама ушла от нас в городе, который назывался когда-то Гляйвитц, а теперь Гливице. Иногда приходит в голову мысль о том, чтобы поехать и увидеть Литутов, маленький поселок, где мама появилась на свет в 1896 году, сто лет назад.

То, что в нашем доме было самым дорогим и прекрасным, — это Мама.